И все же быть влюбленной невзаимно, безответно, было самую капельку лучшим тоном. Страдать и закатывать в скорби глаза, рыдать в тихий час в подушку - непременно, чтобы кто-нибудь из товарок заинтересовался и утешил, попутно выспросив все. Hеприлично было - такой не быть, и не было таких, все были заражены моровым поветрием любви. И не минуло это поветрие и Дашеньки, красавицы и умницы Дашеньки, хотя она - благоразумная, спокойная, чуть устало-взрослая - могла бы и быть вне. Могла бы, да вот...
Все старшие, весь отряд, знали, что сероокая Дашенька тайно, безнадежно и безответно влюблена в красавца Сашку, рано повзрослевшего и сбросившего перья гадкого утенка, Сашку, милого, доброго и воспитанного веселого парня. Он был младше ее на год, но в нем эта разница, столь важная в эти годы, совершенно не ощущалась, ибо он уже был чем-то взросл, мягче и спокойнее остальных. Как бы вне-гормонален он был, выдержан и прост, без внезапной диковатой застенчивости и диких выходок, присущих его ровесникам.
А Сашка тоже был влюблен, влюблен счастливо, ответно и взаимно. Его увела, отняла у всех, заманила в свои сети чужая, заезжая красотка Вика, не наша, не принятая, и за это - еще больше, за то, что посмела увести, украсть у нас Сашку, нашего, с нами выросшего, нам принадлежавшего до мозга костей, не имевшего права отдавать свое сердце ей, посторонней. А Вика была смугла, тонка, черноока и темноволоса, была в ней легкая и манящая доступность, вседозволенность и полное отсутствие всякого стыда, томная змеиная гибкость и аромат новизны. Мы-то хоть каждый год и узнавали друг друга заново, но все же как-то помнили друг друга и в детской еще группе, с разбитыми коленками и сползшими носками.
Всем хороша была Вика, шелковистая смуглая змея, и все же когда случалось ей оказаться рядом со спокойной светлой Дашей, сразу же делалось ясно, уже беспристрастно ясно, что заезжая соблазнительница во всем ей проигрывает. Чего-то не доставало в ней, может, той самой тонколедяной скромности, что не позволяла Дашеньке не только броситься ему на шею, но даже и хоть словом, хоть взглядом намекнуть на такую возможность. И еще - ума недоставало сладкой леденечной Вике, банального ума. Стервой - и той она не умела быть, перегибала палку в истериках и скандалах, не чувствовала той тонкой грани, когда мужчина еще твой, униженный и распятый, но все равно твой, и - уже что-то оборвано, лопнул под ударами хлестких слов поводок.
И гадали-не догадывались мы, почему же не выбирает он, уже устав от Викиной скандальной дурости, которая уже начала компенсировать ее сладкие поцелуи, на которые она не скупилась, Дашу, молчаливую верную Дашу, которая тихо и уверенно любила его уже все лето - а лето тогда нам казалось годом, столетием. И гадали-загадывали: "Ах, да вот будь я мужчиной...". А потом под внимательным взглядом украдкой на ту, которой непременно следовало бы отдать свое потенциальное мужское сердце, угадывалось со странным пониманием: нет, так было бы, будь я женщиной в мужском теле.