– Как будто все, – сказал он, захлопывая крышку чемодана.
В Праге, не соблюдая никакой конспирации, Обермейер посетил начальника полиции, нужных ему агентов и в «Дейч-Хаусе» встретил Жана.
Они сели за шахматный столик друг против друга.
– Ну, выкладывайте, – скомандовал Обермейер, остановив на собеседнике свои водянистые, прозрачные глаза.
Жан, по усвоенной привычке, оглянулся, прежде чем начать говорить. Обермейер подумал неодобрительно: «Тоже мне конспиратор! Уж теперь-то можно не оглядываться, пришли другие времена».
– Вы полагаете, нам больше нечего опасаться? – спросил Жан, разгадав мысли своего патрона.
Обермейер не любил, когда кто-нибудь угадывал его мысли, а потому ответил резко:
– Я ничего не полагаю. Выкладывайте, что у вас есть.
Жан виновато потупился.
– Я вчера видел в Братиславе одного английского журналиста. Он сказал мне, что ничего хорошего немцев в Праге не ждет. Да, и прибавил очень язвительно: если словаки сумели уберечь Карлтон-отель от клопов, то от прусаков не уберегли. Это по поводу того, что в Карлтоне обосновался штаб германского консульства. Очень дерзко разговаривает. Горячая голова.
– Ничего, фюрер охлаждал и не такие горячие головы. А зачем в Братиславе торчит этот английский журналист? Что он там выглядывает?
– Журналист собирается в Будапешт и хочет там обязательно проникнуть к адмиралу Хорти.
– А что большеголовый?
– Тисо?
– Да.
– Он сам снял с себя арест, покинул иезуитский монастырь, перебрался на ту сторону Дуная и отправился в Берлин.
– Это я знаю. Лукаша вы разыскали?
Жан беспомощно развел руками.
– Ничего не получается. Видимо, он действительно уехал из Праги. За его квартирой я тоже наблюдал: кроме Нерича и железнодорожника Гавличека, туда никто не заходит.
– А кто такой Гавличек? – заинтересовался Обермейер.
– Человек смирный. По всем данным, стоит вне политики.
Глаза Обермейера как бы остекленели. Он сосредоточенно обдумывал, что предпринять для розысков коммуниста Лукаша, включенного в список лиц, подлежащих аресту. Нерич ничего сделать не смог или не захотел. А теперь, с его отъездом в Будапешт, остается одно: неотступно следить за квартирой Лукаша.
– Не выпускайте этот дом из поля зрения, – приказал Обермейер. – Следите за дочерью Лукаша. Она нам скоро понадобится.
Расставшись с Жаном, Обермейер вышел из «Дейч-Хауса».
Он шагал по улицам, нагло заглядывая в лица встречных и мысленно рисуя себе торжество завтрашнего дня. «Завтра я смогу, – рассуждал он с наслаждением, – подойти к любому из них, кто мне не понравится, и набить ему морду. И никто, никакая сила не сможет мне помешать в этом. Вот он, час, которого я с такой страстью ждал! Наконец мы покажем чехам, на что мы способны!»