Тот сдвинул брови, но не шелохнулся.
– Не посмеешь, – сказал он тихо. – Ты же труслив, как заяц.
Тогда Слива не выдержал, отбросил ключ, обхватил голову руками и заплакал, словно ребенок.
– Не затем я появился на божий свет, чтобы сгнить в тюрьме, – всхлипывал он.
– По-моему, уж лучше бы ты совсем не появлялся на этом свете, – успокаивал его Гавличек; подойдя к реверсу, он еще сбавил ход. – Будем оба говорить одно в одно. Состав перегрузили, и не наша тут вина. Понял? А если окажешься предателем, то и тебе петли не миновать. Я твой помощник, без прав на управление… На нефтяной машине еду первый раз. Вот так. Я знаю, что гово…
Взрыв огромной силы оборвал Гавличека на полуслове. Они бросились к окнам: над станцией взвилось огромное зарево.
«Вот этого я и добивался, – подумал Гавличек. – А теперь будь что будет».
Под утро снятых с паровоза Сливу и Гавличека подвергли допросу в отделении гестапо. Трусливый Слива не сомневался, что помощник выполнит свою угрозу, и отвечал по его научке. Машинисты не виноваты. В составе было двенадцать лишних вагонов. При отправлении из Праги он, машинист Зденек Слива, протестовал против перегрузки, но на его протест не обратили внимания. Все было исправно, но когда состав «загруз» на перевале и паровоз дал небольшой рывок, получился разрыв. Автоторможение при раврыве может оказать действие лишь на полторы-две минуты. Он, старый убежденный социал-демократ, ничем себя не запятнал и на злоумышления не способен.
Сливу и Гавличека усадили в машину и отправили в Прагу, во дворец Печека.
Рассеянный свет вечера долго боролся с наступающим мраком и наконец сдался. Пала ночь. Вызвездило. Улицы Праги сразу обезлюдели, только в центре еще сновали запоздалые пешеходы.
Грузовая машина прижалась к тротуару, скрипнула тормозами и остановилась. Из кузова выпрыгнул молодой проворный солдат и, приподняв пилотку, помахал ею над головой. Шофер что-то буркнул ему в ответ и тронул машину.
У солдата было восторженное состояние духа, свойственное человеку, возвращающемуся в родной дом после долгого отсутствия. Он несколько раз вздохнул от избытка чувств, оглядел улицу, словно не веря тому, что действительно снова в родном городе, и бодро зашагал вперед легкой, немного прыгающей походкой.
– Прага! Родная моя Прага! – шептал солдат. – Как ни глумились над тобой, как ни поганили твои улицы, а ты все так же чудесна, золотая моя столица… Но ты словно траур надела. Жизнь била ключом на твоих бульварах, в парках, садах. Теперь молчанием ты встречаешь меня.
Солдат посторонился перед двумя офицерами, козырнул им и пошел дальше. «Что ждет меня здесь? – размышлял он. – Говорят, перед смелым открываются все двери. Они должны открыться и передо мной. Смелее!»