— Возьмите, ну, пожалуйста, возьмите! Мне доченька к празднику принесла. — Она говорит громко и торжествующе оглядывает соседок: вот, мол, какая заботливая дочка!
Марлена пробует отказаться, но Федосеева волнуется и еще настойчивее просит:
— Вы уж не побрезгуйте дочкиным гостинцем, откушайте. — Она почти умоляюще протягивает коробку и, когда Марлена осторожно отколупывает один красненький леденец, доверительно сообщает: — Завтра-то дочке, может, и не успеть ко мне, они за городом в компании гуляют, так она сегодня принесла. Чтоб, значит, поздравить с наступающим…
Красненький леденец вдруг кажется Марлене горьким, как лекарство. Острая жалость подступает к горлу. Несчастная, слепая материнская любовь! Неужели и ее мать, мать Марлены, вот так же нищенски радуется какому-нибудь небрежному знаку внимания своей единственной дочери, какой-нибудь случайной улыбке, наспех сказанному ласковому словечку? Нет, нет, не может быть! Да и, кроме того, есть отчим, который всегда возле мамы, всегда готов разделить с нею… Ну хорошо, а если бы отчима не было?
— Вы замужем? — неожиданно для себя спрашивает Марлена Федосееву.
— Вдова, голубушка Марлена Георгиевна, вдова. Семнадцать лет вдовею. Дочке полтора годика было, как получила похоронную… — Она ласково смотрит на статную фигуру Марлены, на ее отливающие медью густые волосы, заботливо уложенные под белую шапочку, на гладкий высокий лоб. — Могла, конечно, опять выйти, тогда-то молодая совсем была, двадцать седьмой только пошел. Да побоялась, знаете: вдруг доченьку мою новый муж обидит?
«А моя мать не побоялась!» — сердито и поспешно думает Марлена, слушая журчащий по-домашнему говорок Федосеевой.
— Может, и зря, конечно, тревожилась. Это в старину больше отчимы да мачехи над неродными детьми измывались, — она произносит «неродными», делая ударение на «о».
— Зря, безусловно! — не вытерпев, вступает в разговор соседка справа, она уже давно порывается что-то сказать. — Всю свою жизнь дочке отдали, а она выскочит замуж — и поминай как звали. На старости лет одна-одинешенька останетесь. В лучшем случае — нянькой у внуков…
Дискуссия грозит разгореться не на шутку. С дальней кровати женщина лет сорока подает голос:
— Отчим не страшен, если он своих от неродных не отличает. Вот когда разницу в обращении делает, это очень на детях сказывается.
«А у моей мамы так и не было детей от отчима. Может быть, потому и не было, что боялась этой разницы?» — думает Марлена и вдруг смутно вспоминает, как давно, очень давно, когда ей самой было лет семь или восемь, несколько раз мать спрашивала: «Хочешь, купим тебе братишку? Совсем-совсем маленького? Или сестренку?» А она дулась, капризничала, топала ногами и кричала: «Не хочу, не хочу, он мои игрушки ломать будет!» И братишку не «купили». Марлена вдруг мысленно видит мать, очень бледную, вялую, в постели, и отчима, виновато-грустного, несчастного, на цыпочках проходящего по комнате с пузырем для льда. Неужели это было тогда же? Неужели из-за нее, из-за ее дурацких капризов, из страха, что маленький отнимет у Марлены какую-то частицу ее привилегий единственной дочери, или из боязни, что муж будет любить своего ребенка больше, чем неродную дочь — из-за всего этого мать сделала аборт? Сделала, хотя это строго преследовалось в ту пору, и значит, пошла на операцию не в больничных условиях? Рисковала всем — здоровьем, репутацией, отношениями с мужем! «А я в своем дочернем эгоизме только сейчас, сегодня, впервые призадумалась о ее жизни… Из-за случайного разговора…»