«Это точно конец», – подумала Антонина. Крепко прижимая к себе младенца, лихорадочно пытаясь придумать какой-нибудь план, она чувствовала, как сердце колотится в груди, а ноги налились свинцом, и она едва могла двигаться. Уже не в первый раз она буквально окаменела от страха. Если уж она не могла пошевелиться, то должна была хотя бы сказать что-то – не важно что, сохранять спокойствие, заговорить с ними так, как обычно говорила с разозленными животными, завоевывая их доверие. На языке вертелись немецкие слова, которых она, как ей казалось, не знает, и Антонина начала говорить о древних племенах и величии германской культуры. Она все крепче прижимала к себе малышку, слова потоком лились с языка, а какой-то другой отдел мозга, сосредоточившись, снова и снова отдавал приказ: «Успокоиться! Опустить оружие! Успокоиться! Опустить оружие! Успокоиться! Опустить оружие!»
Немцы продолжали орать, но она этого не слышала, они так и не опустили оружие, однако она, под камнепадом разрозненных мыслей, все продолжала и продолжала говорить, отдавая безмолвные приказы.
Неожиданно один солдат взглянул на пятнадцатилетнего помощника Ли́сника и пролаял, чтобы тот шел за садовый сарай. Парень пошел, и эсэсовец двинулся за ним, на ходу сунув руку в карман и вынув револьвер в тот миг, когда оба они скрылись из виду. Одиночный выстрел.
Другой немец заорал на Рыся:
– Ты следующий!
Антонина увидела, как лицо сына осунулось от ужаса, кровь отлила от него и губы побелели. Она не могла двинуться, рискуя своей жизнью и жизнью Терезы. Рысь поднял руки и медленно, словно робот, пошел, «как будто жизнь уже покинула его маленькое тело», вспоминала она позже. Глядя ему вслед, пока он не скрылся за сараем, она мысленно шла за ним. «Сейчас он рядом с мальвами, – думала она, – а теперь у окна кабинета». Второй выстрел. Антонине показалось, что ей «в сердце вонзили штык… мы услышали третий выстрел… я ничего не видела, перед глазами сначала побелело, затем почернело. Я так ослабела, что едва не падала в обморок».
– Сядьте на скамейку, – сказал ей один из немцев. – Трудно стоять с ребенком на руках.
Мгновение спустя этот же человек прокричал:
– Эй, ребята! А ну принесите мне петуха! Он в кустах.
Оба мальчика вышли из кустов, трясясь от страха. Рысь держал за крыло мертвого петуха, Кубу, Антонина не могла отвести взгляда от крупных капель крови, вытекавших из пулевых ран Кубы.
– Хорошую шутку мы разыграли! – сказал солдат.
Антонина видела, как их каменные лица смягчились, когда они с хохотом выходили из сада, унося мертвого петуха, видела, как Рысь осел, силясь не плакать, хотя в том не было смысла, и слезы текли ручьем. Что могла сделать мать, чтобы утешить своего ребенка после всего пережитого?