«Я подошла к нему и зашептала на ухо: „Ты мой герой, ты вел себя очень смело, сынок. Пожалуйста, помоги мне теперь войти в дом, я совсем ослабела“. Возможно, чувство долга помогло ему немного отвлечься. Я знала, как ему трудно проявлять эмоции. В любом случае он нужен был мне и малышке, потому что ноги у меня действительно стали ватными от потрясения».
Позже, когда Антонина успокоилась, она попыталась проанализировать поведение эсэсовцев: они действительно собирались их расстрелять или же то была просто дурная игра в силу и страх? Они точно не знали о существовании Кубы, значит им пришлось импровизировать по ходу пьесы. Она никак не могла понять, с чего вдруг они подобрели и позволили ей присесть. Неужели их действительно тронуло, что она может упасть вместе с младенцем? «Если так, – размышляла она, – может быть, в их чудовищных душах сохранилось хоть что-то человеческое, и если это так, значит зла в чистом виде не существует».
Она была совершенно уверена, что те выстрелы убили мальчиков, что Рысь лежит, скорчившись на земле, с пулей в голове. Нервная система матери в подобной ситуации выходит из строя, и, хотя все они уцелели, она поняла, что погрузилась в жесточайшую депрессию, за что упрекала себя в дневнике: «Мне было стыдно за свою слабость», как раз в то время, когда «я должна была возглавлять свой маленький отряд».
В последующие дни она еще и страдала головными болями из-за адских артобстрелов германской армии, массированных залпов из гранатометов, минометов и тяжелой артиллерии, дислоцированной рядом с зоопарком. За обстрелами следовали сейсмические толчки от падения бомб – разные по форме и калибру, они вносили свои дьявольские ноты в общий гвалт: свист, хлопки, треск, грохот, гул, скрежет, грозовые раскаты. Кроме того, работали «визжащие мими», так на армейском сленге (в честь всех французских Мими) назывались немецкие снаряды, которые в полете издавали пронзительный визг, а позже этим словосочетанием стали обозначать панический ужас, охватывающий в бою после долгого пребывания под огнем противника.
У немцев также были минометы, прозванные «ревущими коровами», которые взвывали в шесть глоток, когда мины вылетали шесть раз подряд, прежде чем шестикратно взорваться.
«Я не забуду этого звука до конца своих дней, – писал Яцек Федорович, которому во время Варшавского восстания было семь лет. – И никто уже ничего не мог сделать. Если ты слышал взрыв, значит тебя не убило… Я очень хорошо научился распознавать этот смертоносный звук». Ему удалось спастись, захватив «остатки семейного состояния… в виде „чушек“, золотых двадцатипятирублевых монет, зашитых [в плюшевого медведя]. Кроме медведя, до конца восстания мне удалось сохранить только стакан и томик „Доктора Айболита“»