обнаженной груди, я вдруг почувствовала себя очень и очень наивной. Я-то
думала, что занималась любовью, по крайней мере, с Марком, если не с
каким-нибудь другим парнем, в которого была влюблена. Я говорила Марку, что люблю его, и была уверена в своих чувствах. Но секс с ним с самого
начала был небрежный и пьяный – типа по-быстрому нагнуться над
кроватью. Я принимала ту нетерпеливую страсть за любовь.
Но глядя на Дженсена сейчас, пока он, не закрывая глаз, жадными и
откровенными руками спускался вниз по моему телу, я понимала, что ко мне
еще ни разу не прикасался мужчина. Скорее мальчики. Но никогда –
мужчина, который не торопится и щедро тратит время на изучение. И
разница заключалась не в том, как именно он ко мне прикасался, а в том, что
я в этот момент ощущала: словно он может делать что угодно, и я позволю
ему без единого вопроса; словно когда мы с ним наедине, мне нет
необходимости прятать ни пяди своего тела.
На улице еще не совсем стемнело, но несмотря на то, что ужин явно
начался – снизу доносились голоса, смех и звон бокалов – мы с Дженсеном
не спешили прервать игру. Он кончил мне в рот с беспомощным стоном, я –
ему на язык с приглушенным собственной ладонью вскриком. И потом мы
целовались, целовались и целовались, наверное, еще целый час, пока я не
ошалела от гипервозбуждения и неистовства и не захотела его под собой.
Своей блузкой привязав его руки к спинке кровати, я упивалась
восхищением в его глазах, напряжением мышц и тем, как он изо всех сил
сдерживался, наблюдая, как я трахаю его.
Дженсен по-прежнему не был болтуном в постели. И даже его стоны и
рыки как будто с трудом вырывались из него – он сдавленно и тяжело дыша
произнес удивленное «Охуеть», когда я кончила, и он это почувствовал. Мне
хотелось разлить по бутылкам его стоны, чтобы потом выпить капля за
каплей. Хотелось сберечь его запах, чтобы после укутаться в него.
Развязав его, чтобы он мог играть с моим телом, как ему вздумается, я
провела ладонями по его покрытой потом коже – вверх по груди и к шее. Я
устала. Он был близко. Поэтому он приподнял меня и начал двигать бедрами
вверх еще быстрее и сильнее. Кровать протестующе скрипела и стучала
изголовьем об стену. Мои бедра горели, а на лбу у Дженсена вспухли вены, когда он оказался совсем на волоске, и, скрипнув зубами, он излился
удовольствием в меня, стиснув меня руками.
Это был откровеннейший секс на свете и, без сомнений, лучший в моей
жизни.
Когда, захлебываясь воздухом, он кончил, я не переставала смотреть на
его лицо, пытаясь запечатлеть в памяти. Сейчас он не думал о своей почте, своей команде и о всяких слияниях-поглощения, что ждали его в