Есть в этой комедии один момент. Когда Калягин, переодетый в бразильскую тетушку, заканчивает свою «бразильскую народную песню на слова Роберта Бернса «Любовь и бедность», тарам-там-там, в комнате появляется Веденеева. И мне всегда казалось: она узнает в гаерствующей – и страдающей! – толстой бабе бродягу Баберслея. Того самого, полного и бедно одетого джентльмена из светской толпы, с восторгом приветствующей возвращение в Англию донны Розы, нестарой ещё и модной вдовы-миллионерши. Она узнает того самого невзрачного джентльмена, который посмотрел на неё полными любви и отчаяния глазами – и поразил в самое сердце! Поразил в самое сердце красивую и бедную девушку, живущую чужой милостью и снисхождением, пока не избавившуюся от инстинктивного страха перед огромным богатством покровительницы. Пока ещё по-настоящему добрую и по-хорошему романтичную, лучшую из всех героинь фильма – и оттого особенно уязвимую и чужую в мире трезвых расчетов и денег.
Весь фильм она грустна, трогательна, нелепа. И как же она преображается, когда переодетый теткой Баберслей внезапно в финале хмельной своей и искренней песни вновь награждает её взглядом страстно любящего существа, уводимого в неволю, в рабство! Зародившееся в глубине её глаз удивление постепенно вытесняет робость, она вся незаметно выпрямляется как-то, даже вырастает, не прибавляя при этом ни дюйма. И вот уже смущение и радость закипают в глазах, а губы только-только тронулись в несмелую, добрую, открытую – красивую-красивую улыбку! В глазах мисс Эллы уже плескалось и переливалось солнечное майское море, а рот был только приоткрыт слегка, беззвучен, слава богу, и как-то затруднительно неуверен: что прилично делать дальше?
Именно это несоответствие внутренней музыки внешнему аккомпанементу губ и превратило в ту минуту для меня безвестную Леночку Молчанову в недосягаемую Татьяну Веденееву, сроднило их моим восхищением. А как походили они типом лиц! Те же светлые волосы, такая же их длина. Без румянца, белая и плотная кожа. Быть может, того же цвета глаза у обеих – Ленино, серое с голубым: лужи на брусчатке после обвального летнего ливня и предвечернее ясное небо в них. Нормальные размеры и невызывающая белизна зубов. В то время меня ещё раздражали силикон в фигурах звёзд Голливуда и фарфоровый искусственный блеск их зубов, по-акульи многочисленных и хищных.
Итак, Леночка улыбалась. С веселой вкрадчивостью – глазами; нерешительно, подрагивая уголками, готовая в любой момент послать их вниз и скомкать улыбку – ртом. На несколько длиннейших мгновений мне пригрезилось, что в нашей прорабской, освещённой только подмаргивающей трубкой дневного света да настольной моей лампой, в прорабской, пахнущей масленым металлом, изолентой и немного – табачным дымом, вдруг стало светлее и теплей. Запахло разваренным луком, морковью и лавровым листом в горячем курином бульоне, шоколадом «Алёнка» в серебряной фольге, громыхающей отчаянно, когда воровски тащишь плитку из-под морозильника. Оранжево запахло мандаринами, зелено, смолисто и колюче – хвоей пушистой молодой сосенки, будущей нашей новогодней елки. Запахи не смешивались друг с другом, и каждый бередил память самостоятельно.