– Не знаю, – прошептала Ирина и подумала: «Я сама себя не знаю».
Он не сводил с нее глаз, не давая пошевелиться.
– Так что договорились, да? Чтоб я уж не волновался за вас. Всего-то от вас требуется один шаг, я бы сказал, шажок, и вы… свободны.
«Свободна! Я свободна… Он больше не придет. Не будет плести свою опасную паутину, подползать по ней все ближе, ближе… Чего он хочет? Лолитка на суде. Высохший стручок и втянутые в рот сухие губы. Это вы, вы, вы отравили Аллу Николаевну! Покойники обретают отчество. Из уважения. Доказательства? Вон ваши лекарства на тумбочке. Дело только в дозировке. Ты, ты, ты. Ее будут лечить. Для нее же лучше. Может и вылечат. Главное, я его больше никогда не увижу. Лолитка будет вопить: “Не я, не я, вы спятили”. Но ее никто не будет слушать. Солидные свидетели. Ее уведут, и станет тихо. Тихо и хорошо. Всем хорошо».
– Что вы все шепчете? – усмехнулся Николай Андреевич.
– Лолита никогда не смогла бы никого убить.
Николай Андреевич вдруг затрясся всем телом в радостном смехе. Долго бил себя по коленкам, чтобы успокоиться, вытирал клетчатым платочком выступившие от бурного смеха слезы. Наконец он с радостным облегчением глубоко вздохнул и весело посмотрел на Ирину:
– Лолита здесь ни при чем!
Ирина непонимающе подняла на него глаза, не зная, чего теперь ей больше бояться. Николай Андреевич весело продолжал:
– Пользоваться не умеете, скажу я вам. Не укладывается у вас в головке, что я к вам проникся… Жаль мне вас, вот что. По-отечески жаль, поверьте. Уж больно вы наивная, светленькая. – Он вдруг посерьезнел. Проникновенно посмотрел в глаза Ирине. – Вы должны нам сказать, что шестого июля вы были у Павла. Провели всю ночь одна, без Павла. А он, Павел, пришел к себе домой только под утро, уже в субботу. Вот и все. И больше ничего.
«Пашка! Им нужна голова Павла. Ему и Алле. Он с Аллой? Отрезанная голова на блюде».
Ирина молчала, не в силах выговорить ни слова. Он наклонился к ней, всматриваясь в ее лицо.
«Пашка! Неужели он убил?!» Ирина не моргая требовательно вперилась Николаю Андреевичу глаза в глаза.
– Что ему теперь будет?
– Все! По полной программе!
– Нет… – опустив голову, в отчаянии прошептала Ирина, комкая подол мокрого платья.
Николай Андреевич откинулся в кресле, с осуждением промолчал, выжидая еще какое-то время, словно надеясь, что она спохватится, передумает.
– Что ж, вольному воля. Но сколько воля ваша продержится теперь… – Он встал, пригибая ее потемневшим тяжелым взглядом. – Не хочу вас пугать, но женские изоляторы… Страшно за вас, бескорыстно, поверьте. Подумайте. Учтите, я больше ничего не смогу для вас сделать. Дело пойдет по инстанциям, опустится вниз, туда. Дальше от меня уже ничего не зависит. Так сказать, бессилен.