– Теленок – это вы и я.
– Я?
– Да, доктор Фелч. И я. Мы оба.
– Вместе?
– Да, сэр.
– Вы не могли бы пояснить?
– Попытаюсь. Видите ли, положение теленка в загоне, я думаю, представляет наше метафорическое восхождение как администраторов в области образования. Это кульминация нашей коллективной траектории. Вершина нашего наследия. Сколь ни преуспевали б мы… как далеко б ни взобрались на ниве управления образованием, мы никогда не станем ничем иным – останемся лишь теленком, жующим сено рядом с корытом интеллектуального просвещения. Как высоко б мы ни взбирались как люди, мы никогда не подымемся выше досок, что окружают этот загон наших сердец, подобно произвольным границам между нациями мира.
– Это не очень-то воодушевляет, Чарли.
– Нет?
– Нет, это, прямо скажем, ввергает в уныние.
– Но не обязательно должно быть так! Оно совершенно не обязано быть унылым! Если вы посмотрите на это под иным углом, оно окажется совсем не плохой штукой. Это просто необходимое зло. Потому что каким был бы мир, если б телята общинного колледжа выпрыгивали из загона всякий раз, когда их к этому тянет? Каким бы тогда это был мир?!
– Ладно. Это я понимаю. Я согласен с тем, что теленок может означать типичного администратора общинного колледжа. Что он может олицетворять тихо страдающих профессионалов. Но что же насчет самих тестикул? Они тогда что?
– Они восхитительны!
– Да, разумеется. Это утверждение истинно априори. Но метафорически – что они?
– Ну, доктор Фелч, я, честно говоря, над этим вопросом долго не думал. Давненько мне уже не доводилось. Но если бы мне пришлось высказать догадку в этом деле, я вынужден был бы сказать, что в прихотливой метафоре, которой выступает наш общинный колледж, – и батюшки-светы, до чего ж она прихотлива! – тестикулы эти, что вы подняли в пакете на застежке, – а я, сам того не ведая, употребил в пищу на следующий день, – суть остатки нашей человечности…
– Правда?
– Да.
– Это все, что осталось?
– Вполне.
– Но их было две штуки!
– А, ну да. Ну, в таком случае, возможно, они – двойственное тяготение к конфликту и примирению. Эта парочка всегда вместе, понимаете? Мы склонны воспринимать их порознь. Но нет! Они суть одно и то же. И когда отделяем одно, с ним мы отделяем и другое. И потому отделяем мы как раз то самое, что позволяет нам функционировать как живым, чувствующим, размножающимся людям. Но если эти вещи отсечь, мы никогда не познаем потомства наших деяний – наследие, что мы бы могли оставить. Наследие, что никогда не перейдет к нам от бесплодного историка. Или бездетного администратора. Или неопубликованного романиста. Нам останется лишь труси́ть и дальше к своим неведомым судьбам, а в пыли за нами будет тянуться кровавая дорожка…