– Не зови его сюда, дебил, – сказал другой заключенный, который во время войны служил радистом на «Аврааме Линкольне». – Хочет он прикалываться над фашистом, пусть прикалывается, тебе какое дело?
– Это что? – спросил Горман.
На полушарии его левого плеча какой-то морпеховский татуировщик выколол, один зеленовато-черный остров за другим, месяц за месяцем, год за годом, весь кровавый путь Десятого полка морской пехоты к Японии. На самом верху располагалось грибообразное облако с надписью «Нагасаки», где полк после войны патрулировал дымящиеся развалины.
– Радио. Из сигарной коробки.
Дед собирал его весь вечер и закончил минут за пять до прихода Гормана. Приемник предназначался в подарок внуку директора тюрьмы, Теодору, когда тот в следующий раз заглянет в рубку. Мальчик интересовался наукой. Он был сообразительный, открытый, не боялся тюрьмы, заключенных и собственного деда. Те, кто скучал по своим детям, всячески баловали Тео, дарили ему Эйфелевы башни из спичек и гоночные машинки из консервных банок.
Дед протянул сигарную коробку Горману, тот взвесил ее в руке:
– Тяжелая.
– Работает от батарейки.
Дед открыл крышку и показал батарейку между проволокой и конденсаторами. Вытащил маленький серый наушник на серых скрученных проводках. Горман вставил его в изуродованное правое ухо. Дед показал, как включать и выключать приемник. Горман попросил найти «церковную станцию», дед нашел. Горман ухмыльнулся.
– Надо же, – сказал он. – Радио в сигарной коробке. Ловко.
Однако Горман не ушел забавляться с новой игрушкой, как надеялся дед. Он сел на табурет и стал слушать радиопроповедника, глядя в затылок Шторха, пока сверчок в его ухе сулил посмертные кары. Потом, без всякой видимой причины, встал, выдернул наушник, намотал серые проводки на три пальца, сунул моток проволоки в коробку, а коробку поставил на табурет. Его внутренний зверь дозрел до кормежки.
Горман бочком двинулся к радиоуголку. Дед открыл было рот, чтобы предупредить Шторха, но в эту самую секунду плечи у дантиста напряглись и он повернулся к мучителю. Его глаза уперлись в Гуадалканал у Гормана на запястье. Морпех положил руку на тощие плечи Шторха и нагнулся к его уху. Губы задвигались. Он говорил долго, каждые несколько минут заново стискивая Шторху плечо. Слов было не разобрать, и сам текст проповеди остался для деда загадкой. Закончив ее, Горман позволил Шторху сбросить свою руку и выпрямился, глядя на жертву с пасторской улыбкой.
– О’кей? – спросил он обычным голосом. – Тебя это устраивает?
Шторх плакал. Из наушников «Халликрафтерса» слышалось завывание ионосферы.