– В моем детстве у нас дома была кошерная еда, но в следующие пятьдесят лет я ела свинину. И вдруг оказалось, что не могу! Даже ветчину. Вот что это значит?
Я соврал, будто у меня нет никакой гипотезы, но на самом деле нечто похожее случилось под конец жизни с дедом, и мне думалось, что это как-то связано с приближением смерти. Невежливо было бы сказать такое пожилой женщине, с которой мы только что познакомились. Однако в итоге она сказала это сама.
– В окопах атеистов нет, верно? – Она оглядела пластмассовые стены «под кирпич», красные пластиковые столы, ажурные металлические подсвечники. – Наверное, я в окопе.
– По крайней мере, это окоп, где можно взять лечон.
– Как по-вашему, Богу не плевать, что люди едят?
– Я бы надеялся, что у Него есть занятия поинтереснее.
– Ха. Знаешь, на кого ты похож, когда так говоришь?
Она разрезала свою рыбу на аккуратные квадратики. Набрала на вилку бобов и риса, добавила один квадратик рыбы. Потом вдруг со звоном положила вилку. Приготовленная к отправке в рот порция так и осталась нетронутой до конца разговора.
– У меня это была не любовь, – сказала она. – Чисто для протокола.
– Да?
– Может быть, к этому шло. У нас был довольно бурный роман для нашего возраста, насколько я понимаю. Но мы прожили вместе всего полгода.
– Знаю, – ответил я. – Не очень долго.
– В семьдесят два? Как шесть недель в пятнадцать лет. А потом он взял и заболел раком.
– Вы дали ему слишком много счастья. Он не мог этого вынести.
– Это было бы смешно, не будь оно правдой. Ты куришь?
– Пытаюсь бросить.
– Я тоже.
Салли подозвала официанта, протянула ему пятерку и на сносном испанском попросила сбегать в ближайший винный магазин и купить ей пачку «Тру». В конечном счете она согласилась угоститься его «Винстоном».
– Muchas gracias, corazón.
– A la orden, señora{129}.
Он похлопал по карманам, ища зажигалку. Я вытащил зажигалку Ауэнбаха, которую отдала мне мама. Салли отметила ее. Она прикурила и, отвернувшись от меня, выпустила длинную струю дыма.
– И еще. Не обижайся, но я скажу, что он был не тот, кого легко любить. Не в смысле, что он был неприятный.
– Да?
– Он был очень приятный. Умный. Красивый, широкоплечий. Довольно крепкий для своих лет, но не такой, как, знаешь, старперы, которые бегают по девяностоградусной жаре в банданах и с утяжелителями. И еще он что угодно мог починить. Буквально что угодно. У меня такая штуковина, для компакт-дисков, начала заикаться. Он и ее починил. Хотя там внутри лазер.
Никто не уважал дедовы технические знания и рукастость больше меня, но в его умении чинить лазеры я все-таки сомневался, поэтому только кивнул.