Даже среди начальства он слыл грубияном и зверем. По любому поводу он хватался за револьвер и твердил с утра до вечера, что нужно перестрелять всех французских солдат (насчет вражеских солдат он был не так решителен). Частенько он собственноручно избивал стеком отставших, замешкавшихся, и все отлично знали, что в Гиньикуре это как раз он ударами стека разогнал солдат и не дал им напиться, когда жители, по обычаю, вынесли ведра с водой на улицу по пути следования войск. Только ты чуть потянулся к ведру, и р-раз! — тебя уже вытянул по спине этот золото-погонный шут (ему-то жить не хотелось, ему хотелось убраться подальше от передовых). Водились за ним и другие художества, за которые мы еще с него когда-нибудь спросим.
Вот этот-то шут, окруженный штабными офицерами, и повстречался в Лаши с ребятами из триста двадцать седьмого.
— Это еще что за люди? Откуда они? — закричал этот бесноватый в своих чертовых галунах.
И стал расспрашивать одного из солдат:
— Что он такое говорит? Ах, ищут свой полк? Не морочьте мне голову! Вы просто бежали. А ну-ка отберите шесть человек и капрала, и чтобы тут же их расстрелять.
Уж на что штабные офицеры привыкли поддакивать любому слову своего идола, расшитого до пупа золотом, но кое-кто из них поморщился и даже позволил себе почтительно заметить:
— Прошу прощения, господин генерал, но не следовало бы…
Они доказывали ему, что дела так просто не делаются, солдаты эти не бежали с поля битвы, потому что они вообще не были в бою. Они были в арьергарде, на отдыхе и, поддавшись ночной панике, одни, без офицеров, пошли за чужим полком. Кроме того, прежде чем расстрелять семь человек, надо их приговорить к расстрелу, а прежде чем приговорить их к расстрелу, их нужно судить, на каковой предмет и существует полевой суд. Два славных офицера из его штаба — полковник Веза и майор Ришар Витри (их пример — доказательство того, что нельзя судить о всех одинаково и говорить скопом о всех начальствующих лицах: «офицерье») — сначала уговаривали генерала, который и слышать ничего не хотел, упрашивали его, потом умоляли этого Великого, чтоб он сдох, Могола, который распоряжался нашей жизнью и смертью.
Ничего не помогало. Кинули жребий и отобрали семерых. Генерал остался, чтобы посмотреть. Его это забавляло, — еще бы, владыка расправляется со своими рабами! С каким злорадством ответил он «нет!», когда один из осужденных на смерть бросился перед ним на колени, умоляя о пощаде, кричал, что у него пятеро ребятишек.
Говорят, что так оно и должно быть по закону: если только какому-нибудь кровопийце захочется убивать людей, — пусть для этого каприза не будет никакого разумного повода, даже никакого повода пусть не будет, и вот уже выхватывают из толпы наудачу семерых человек и приказывают их расстрелять. И это записано в законе страны, где питают будто бы уважение к фронтовикам и где даже один весьма почтенный старец сказал, что солдаты у нас не бесправны, а некоторые шутники уверяют, что в нашей стране каждый человек имеет права, которые даже так и называются: права человека.