В своем унылом бессилии я смотрела на эту совсем еще юную девушку и вспоминала из опыта прошедшего года то, что запомнилось мне больше всего: свою любовь, свою веру, свою страсть, свое унижение.
«Интересно, — думала я, — что привело к этой двери Анечку? Неужели она успела постичь в той же мере и глубине, что и я, сладость первой любви и горечь предательства? А может, она стала жертвой насилия? За что в ее еще совсем короткую и безвинную жизнь ребенка, словно в глиняного петуха со щелью для монет, жестокий самодур Рок с безжалостной щедростью бросил черные семена страдания?»
Бережно, словно хрупкий стебелек, обернув девочку простынкой, дама помогла ей прилечь на скамейку.
— Давай, Анюта, ложись потихонечку… Вот так, аккуратненько… Ну… Умница…
Я забыла о себе и готова была заплакать над ее болью. Я смотрела на нее и видела жуткую перемену в ее лице. За эти недлинные минуты в абортарии она, и без того маленькая и худенькая, словно уменьшилась еще вдвое. На узком сиденье могла бы поместиться не одна Анечка. Пичужка, совсем цыпленок. Она лежала неподвижно, раскрытые ладони покоились на груди, и черты лица, напоминавшие клювик, пугали своей заостренностью.
От этого девочка казалась неживой, если б не ее тяжелое, но равномерное и глубокое дыхание без предыдущих судорог и всхлипов.
Взгляд ее уже не скользил испуганными зрачками, а прожигал потолок и уходил в мироздание, увлекая за собой обездвиженность помыслов и чувств…
Настал мой черед.
Кирилл торопливо отсчитывал купюры и, пряча глаза, совал их в карман врачу.
— Только вы уж, пожалуйста… Я от Игната… Знаете, да? Мне Игнат сказал, что с наркозом…
— Все как положено.
— Вы уж, пожалуйста…
— Не сомневайтесь, все как положено. Сколько там?
— Как договаривались, полтинничек.
Я затаила дыхание, готовая окунуться в леденящую прорубь страха, но, удивительное дело, вдруг обнаружилось, что я ничего не чувствую. Ничего, кроме презрения к этому человеку, покупающему смерть своего не рожденного еще ребенка.
Немыслимый балахон, прикрывающий мою наготу, отнюдь не придавал мне элегантности. Байковые бахилы вобрали в свое мягкое лоно мои синюшные пятки, и, пока эскулап натягивал на свои длинные пальцы белый латекс, дама толстым резиновым шнуром опоясала мою руку чуть повыше локтя и, участливо заглянув в глаза, предложила:
— Поработай кулачком. Да что ж ты так боишься? Не бойся. Мы сильные. Мы все выдержим. Уж поверь мне. Вот так, умничка.
Венка на сгибе локтя вздулась, и тонкая игла одноразового шприца впилась в кожу.
Пьянящая волна исподволь заволокла мой мозг, и я с трудом различила приглушенный голос: