Видимо, он хотел что-то сказать, но все не мог собраться с мыслями. Наконец он тряхнул головой, решив для себя нечто очень важное, и подошел ко мне.
— Ир, — начал он, все еще преодолевая сомнения.
Но тут из комнаты донесся тихий плач, и почти сразу за едва уловимым звуком, раздался пронзительный душераздирающий вопль.
— Мамочка! Мамочка, миленькая! — Вопль перерос в утробный стон. — О-о-о-й! Ой, больно!
Кирилл побледнел, и, видимо, все мысли вылетели у него из головы. Он в изнеможении осел, зажал виски и простонал: «М-м-м-м-м». Потом поднял полные страха глаза на меня и спросил:
— Ну как же это? Как же?
Он спрашивал так, будто я была обязана разъяснить ему, отчего такая мука терзает его душу.
Из комнаты уже не рвалось наружу безумное: «Мамочка!» Оно сбитой птицей опало где-то в глубине заточения, лишь изредка вскидывалось на сломанных крыльях, и металось, и билось о глухие звуконепроницаемые стены.
Кирилл поднялся на неверных ногах, стиснул пальцы рук так, что они посинели, и снова приблизился ко мне.
— Нет! С тобой не так. Я договорился… Тебе сделают укол. Укол! Это не больно.
Но из-за двери снова в неземном смятении вырвалось и взвилось к потолку невыносимое:
— Больно, миленькие! Больно-о! Господи!
Потом все затихло, и лишь участливое женское воркование разливалось лучистым плеском. Сладостное, успокаивающее, оно не нарушало, а даже как будто подчеркивало тишину.
Сердце мое, готовое лопнуть от напряжения, бешено колотилось, проталкивая через себя горячие, клокочущие струи.
— Я буду с тобой, — испуганно проговорил Кирилл.
— Уйди.
— Не гони меня, я буду с тобой. Я буду держать твои руки. — И он попытался взять мои руки в свои потные и липкие ладони. Я отпрянула от него, как от прокаженного.
— Уходи! Я прошу тебя, не прикасайся ко мне!
— Ирочка, поверь мне, я договорился! Я сейчас заплачу, и тебе сделают наркоз. Ты не бойся. Не бойся, — горячо зашептал он в мое ухо. — У этой… У этой девочки, наверное, нет денег, а я заплачу, и ты будешь спать. — Он торопливо шептал и пытался привлечь меня к себе.
Мне стало противно, мерзко, и я со всего размаху ударила его по лицу. Щека Кирилла мгновенно побагровела, он дернулся от меня и стукнулся затылком о стену. Мне было плохо. Мучительно выговаривая слова, словно они отрывались от гортани живыми кусками плоти, я только и могла, что произнести сдавленным хрипом:
— Ненавижу. Слышишь: ненавижу!
Дверь жалобно проскулила: «У-ю-ю-и-и». Она распахнулась на сей раз шире прежнего.
Из комнаты в облаке тошнотворного запаха крови и эфира, придерживаясь за локоть высокого, с гибким и тонким телом мужчины в белом халате, тихо постанывая, вышла маленькая мученица.