— Всё ясно, — пробормотала я.
Мне конец.
— Ну же, поднимайся, — лицо Жаме перекосила плаксивая гримаса.
Он всё дёргал.
— Оторвёшь, — покачиваясь в качающемся мире, я кое-как завязала свой ремень.
— Ну погоди! — Жаме размазал слёзы по морщинистым щекам. — Он встанет, точно тебе говорю, клянусь. Он меня ещё не подводил.
— Всё когда-нибудь бывает впервые, — глубокомысленно заметила я, но прозвучало не очень глубокомысленно из-за нежелания языка работать правильно.
Выйдя в предбанник и шмыгнув носом, я надела блузу, накинула плащ, сунула корсаж под мышку.
— Не уходи, озорница, я уже почти… — лепетал позади Жаме.
Зачем-то взяв бутылку и лампу, я вышла на улицу. Рыжик хмуро взглянул на меня, в тёмных глазах отразился свет.
— Идём! — Я впихнула бутылку в седельную сумку, следом корсаж. — Нас здесь не хотят!
Ценой неимоверных усилий и двух падений я сдёрнула с ручки фонарь стражников и заменила лампой из бани. Ворота были где-то далеко и ходили из стороны в сторону, но стремя было со мной заодно, оно шло правильно, и я, держась за него, тоже шла правильно. Прядя ушами, Рыжик подозрительно так оглядывался и принюхивался.
Сбоку ворот был пенёк. Большой пенёк с белыми, закрывшимися на ночь цветами. Очень трудно было удержать его в памяти, но я смогла и, отворив створку, вернулась.
Никто не пытался меня остановить, пёс не гавкнул. Только старуха укоризненно наблюдала, как я втыкаю в кустик с невинными, как я, цветами шест — символ члена, между прочим! — с лампой. Член, то есть шест, втыкаться не хотел.
— Символично! — Я со всей силы вонзила член-шест, и он гордо влез в земляное лоно пенька. — Хорошая примета!
Рыжик тоже наблюдал. Придерживаясь за луку, я залезла на пенёк, оскользнулась на цветах, но удержалась и с пятой, или шестой, или десятой попытки вползла в седло.
Шест увяз основательно, я тянула его, тянула и, выдернув, откинулась назад до боли в спине:
— Ай-яй!
Мир кувыркался. Ну ничего! Выпрямившись, перехватила член покрепче и предательски путавшимся языком велела:
— Домой.
Рыжик прял ушами, но не ехал. Со всей дури я дала шенкелей, дёрнулась в седле, прижалась к шее, выронила шест и, обхватив коня, позволила ему меня спасать.
Удары копыт о землю отдавались в теле, напряжение конских мышц, ветер, цокот. Не сон и не явь, но мгновениями чудилось — я лошадь, несущаяся по лугам, и я свободна, свободна как ветер, что свистит в ушах, как грива, что бьёт в лицо…
Временами реальность отступала и возвращалась лишь под громогласное ржание. Я впивалась в гриву и садилась ровнее, а потом превращалась в лошадь, падала во тьму и пробуждалась от отчаянного зова.