Сильное волнение, вызванное в нас этой сценой, сменилось на другой день тягостным унынием; мы только и думали о фра-Антонио и о нашем полном бессилии помочь ему при настоящих обстоятельствах. Хотя уполномоченный был отослан назад, и война стала неизбежной, но положение дел оставалось то же, потому что мы по-прежнему были вынуждены выжидать наступательных действий со стороны неприятеля. Нападать на громадный укрепленный город было до того бесполезно, что даже тлагуикосы – возгордившиеся победой над советом – не решались этого предложить; они сознавали, как и мы, что единственный шанс одолеть врага могла доставить нам битва в открытом поле. Между тем скучное бездействие угрожало серьезной опасностью; наше войско, утомившись ожиданием, могло сделаться еще беспечнее. То, что мы видели с Рейбёрном по утру накануне, ясно доказывало, что на наших людей нельзя было положиться в смысле бдительности, и Тицок, с которым мы обсуждали этот важный вопрос, не сказал нам ничего утешительного. Будучи солдатом с головы до ног, он отлично понимал, чем рискует лагерь, охраняемый так плохо, но при настоящем положении дел нельзя было принять существенных мер для его безопасности. Нескольких отрядов нашей регулярной армии не хватало для содержания всех караулов и единственное, что можно было сделать, это расположить их в пунктах, более открытых для нападения.
– А затем рассчитывать, – подхватил Рейбёрн с оттенком горькой иронии, – что неприятель будет настолько любезен, что нападет врасплох именно на ту часть лагеря, где караульные не спят?
Желая отчасти посмотреть своими глазами, где расположены наши пикеты, но более с целью рассеяться и забыть немного свое горе, мы вышли из цитадели в последний вечер и все вместе поднялись на скалистые высоты мыса, далеко вдававшегося в озеро с западной стороны города. Со стратегической точки зрения, эта позиция представляла большую важность, потому что стрелки из лука или пращники, овладев им, могли обстреливать значительную часть Гуитцилана и даже серьезно угрожать гарнизону цитадели. Кроме того, отсюда было удобно наблюдать за неприятелем на далеком расстоянии, если бы часть его военных сил стала приближаться к нам по озеру.
Поэтому мы немало удивились, когда, поднявшись на мыс, не обнаружили никакой стражи. Но такая странность вскоре объяснилась: мы заметили одного из наших воинов; он лежал, свернувшись, у выступа скалы, и, по-видимому, крепко спал. Однако, когда мы подошли поближе, нам стало ясно, что этому человеку более не суждено проснуться: лужа крови стояла на каменистом грунте возле убитого, а из его левого бока торчала стрела. Постояв немного над бедным малым, который, судя по всем признакам, был убит во сне и, следовательно, заслужил свою участь, мы стали осторожно подвигаться дальше, чтобы посмотреть, как ведут себя другие часовые. Результат нашей рекогносцировки оказался как нельзя более неутешительным: в разных местах между скалами мы нашли всех пятерых караульных, охранявших мыс, и все они были убиты. Еще троих смерть застигла, по-видимому, во время сна или, во всяком случае, в такую минуту, когда они предавались беспечности на своем важном посту – это доказывали их спокойные сидячие или лежачие позы, но пятый был убит не здесь; мы нашли сломанную стрелу, торчавшую из его простреленной левой руки и следы борьбы около места, где валялся его труп с раскроенным черепом, как будто от удара мечем; эта рана была, безусловно, смертельной. Меня удивило, почему он не поднял тревогу в лагере своими криками; но его пост находился на самом конце мыса, так что ему пришлось бы кричать очень громко, чтобы быть услышанным. Кроме того, внезапность нападения, пожалуй, парализовала его голос. Так или иначе, но неутешительный факт был налицо: пятеро часовых убиты возле самого города, среди белого дня. Не приди мы сюда, самая важная из наших позиций осталась бы незащищенной до поздней ночи, когда происходила смена караула. Рейбёрн подозревал, что неприятель хотел поставить собственную стражу на посты, справедливо полагая, что в вечернем сумраке одного индейца трудно отличить от другого, и таким образом намеревался убивать одну смену за другой.