– Учитесь, оболтусы!
Но ответный огонь, повторяю, открывать запрещает.
Правда, поговаривают, что в выходные дни он сам ходит по нашей стороне наверх, где есть одно очень удобное местечко, и постреливает оттуда по шутникам с той стороны. А иногда, если есть на это настроение, то он постреливает и по мастерам. Для такого дела у господина лейтенанта есть специальная резиновая трубка, которую он надевает на ствол, чтобы выстрел был не так слышен. И порох у него тогда, конечно, применяется бездымный. Как он стреляет, я не видел, но говорят, что у него на прикладе 16 зарубок. А совсем недавно было 14. Что и говорить, господин лейтенант у нас стрелок что надо, стрелки с той стороны ему в подмётки не годятся, они только однажды зацепили ему локоть, о чём нам по секрету рассказал наш фельдшер. Вот под какой командой нам доводится служить!
А гражданские, которые лезут вверх по тропе – это шваль, отбросы, убоявшиеся трудностей, воткнувшие нож в спину вскормившему их отечеству.
– Эти гражданские, они вечно чем-то недовольны, – говорит господин лейтенант. – Мы не для того рисковали своими жизнями, чтобы теперь потакать всем их прихотям. Пуля в лоб, вот самое большее, чего они от нас дождутся.
И обычно именно так мы с ними и поступаем, так нам приказано из штаба. Но, конечно, и штаб с этим тоже молча соглашается, среди гражданских иногда попадаются такие, которым в самом деле нужно на ту сторону – например, к родственникам или на лечение, или на учёбу, то есть туда, но временно, и таких можно пропускать. Но всё это делается, конечно, не официально, а только потому что наш господин лейтенант – очень душевный человек, а его непосредственное штабное начальство закрывает на это глаза, потому что они тоже люди, и это правильно. Рассуждая примерно таким, и ещё примерно таким же образом, я и дошёл до тропы.
На тропе никаких свежих следов видно не было. Значит, те пятеро ещё не проходили. Тогда я пошёл им навстречу, вниз. Так я прошёл совсем немного, не больше полусотни шагов, потом свернул в сторону и сел на большой удобный камень шагах в десяти от тропы. С этого камня очень удобно наблюдать, я всегда на нём сижу, я…
Да! Так вот, я сел, достал кисет и обрывок газеты, и начал сворачивать папиросу, потом закурил, всё это время наблюдая за тропой. Курение – это тоже демаскировка, но это намеренная демаскировка, указывающая на то, что я и не собираюсь прятаться, а вот он я, весь на виду. Кроме того, вид курящего человека приводит гражданских в смущение. И вот я сидел, курил и посматривал вниз, на тропу. Конечно, думал я, я не очень-то имею право делать то, что я делаю, а господин лейтенант не имеет права меня сюда посылать, а вышестоящие господа из штаба ещё тем более не имеют права отдавать ему такие приказания, чтобы он посылал меня проверять каких-то гражданских, которые что-то там не поделили с центральной властью и теперь хотят от неё сбежать. Да, мы не имеем права! Потому что кто такие мы? Конечно, мы совсем не такие, какими нас представляют в тех газетах, которые нам выдаются для скручивания папирос. Мы – это совесть нации, и, конечно, это очень обидно, что совесть должна прятаться где-то далеко в горах. Но это временно! Мы им ещё покажем, мы ещё сомкнём наши ряды, мы…