— Капитан Неведомский! — воскликнула Марфа Петровна. — Да ведь это — командир моего мужа! «Тюленем» командовал.
— Может, и он, — сказал Кузьмич, — только он померши… недели две, как померши… А осталась супруга его и сын. Взрослый… служит уже… Ее звать Валентина Иванов на, а сына — Владимир Анатольевич.
— Ну да! так и есть! капитана-то звали Анатолием, кажись, Павловичем, что ли?
Наступило молчание. Первая заговорила Марфа Петровна:
— Ну, что ж теперь делать?
— А вот, что делать, — сказал Кузьмич. — По справкам, люди они душевные. Коли хотите спокойно свои деньги получить, сколько там вам назначено, сидите спокойно, молчком, будто ничего не знаете. А коли узнать что хотите (может, они и знают), то ехать надо для разговоров обязательно. Хотите, и я с вами поеду? …От меня не отвертятся! Потому я сам крючковат. Так прямо в лоб им и вдарить. Авось, что и узнаем. А вообче ехать вам одной не годится, потому здесь как хотите, а, — Кузьмич понизил голос, — у г о л о в щ и н о й пахнет. Носом чую, — добавил он и так при этом носом дернул, что Марфа Петровна даже вздрогнула.
…В ближайшее же воскресенье Марфа Петровна и Кузьмич стояли у дверей, на которых сверкала медная дощечка с надписью: «А н а т о л и й П а в л о в и ч Н е в е д о м с к и й».
Кузьмич решительно дернул ручку звонка. Камердинер раскрыл дверь.
— Валентину Ивановну Неведомскую надобно видеть, — сказал важно Кузьмич. Он на этот торжественный случай даже у Петра Петровича его новый виц-мундир выпросил, в бане помылся, побрился, словом, вид имел авантажный.
— По какому делу? — сухо спросил камердинер. — Ежели по бедности…
— По делу личному и не терпящему отлагательства, — продолжал свою линию Кузьмич.
— Как доложить? — спросил камердинер.
— Доложите Аким Кузьмич Дерунов… с сродственницей. Так и скажите: Дерунов, мол.
Камердинер не ввел их в переднюю. Дверь перед носом захлопнул.
— Он? — спросил Кузьмич.
— Он самый, — заговорила Марфа Петровна. — И рост, и баки, и голос…
Камердинер открыл двери и ввел молча Марфу Петровну и Кузьмича в переднюю. Хотел Марфе Петровне помочь салоп снять, да она законфузилась, — не далась — сама из салопа вылезла, сама и на вешалку повесила… Вошли в гостиную. Не очень чтоб большая комната была, однако убрана великолепно. Мебель мягкая. Ковры на полу… На стенах картины. Вазы в углах наставлены китайские.
Сидит Марфа Петровна еле жива, на самом кончике кресла. А Кузьмич даже развалился этак вальяжно. Храбрость напускает.
Вошла седая дама, вся в черном, бледная; грустно так на вошедших посмотрела и спрашивает: