Мне не было стыдно. Ведь если когда любишь, нужно все отдать. Вот тетенька Турова, например, даже жизнь свою отдала. Ей было 26 лет, когда у нее муж умер, певчий местной церкви. А она любила его так, как любят соль, – жить без него не могла. И она раздала все, что у них было – одежду, посуду, иконы, даже дом-пятистенок отдала какой-то женщине и пошла странствовать. Ела то, что подадут, спала там, где пустят переночевать. Шла от монастыря к монастырю: в каждом била поклоны за упокой души Андрея Федоровича. «Постыла мне жизнь без него, – объясняла она мне себя, – я без него была не я, не было меня, так какая разница, что со мною происходило».
А приключений с одинокой странницей совершалось немало. Тетенька Турова за пять лет, что у нас прожила, рассказала немало. Ее парализовало в дороге и добрые люди в Рыбинске показали женщину врачам. Доктор сказал, что она безнадежна и посоветовал остановиться в нашем доме – мама всегда привечала странниц. Так тетенька Турова оказалась у нас во флигеле.
Она все ждала смерти, чтобы встретиться там со своим Андреем Федоровичем, а та все не шла и не шла. «Это значит, что я должна тебе еще что-то важное рассказать», – говорила она с кроткой улыбкой. И рассказывала.
Умерла тетенька Турова в прошлом году, когда мы с мамой были в Ялте. Приехали уже на могилку. Я не плакала, потому что тетенька Турова просила не убиваться по ней: «Не нужно меня там беспокоить, я ведь буду счастлива. Мы там с Андреем Федоровичем встретимся, возьмемся за руки и больше уже не отпустимся».
Я пошла на вокзал и купила билет в вагон первого класса до Ярославля. А-а-а-а! – крикнул паровоз, и началась моя другая жизнь.
Если бы не советы и рассказы тетеньки Туровой, я бы даже поезда не пережила. Дорога мне предстояла дальняя: из Ярославля до Вологды и уже там – поезд, идущий через Пермь. Какая у нас большая страна, оказывается.
Только в пути я поняла, что Россия – воюющее государство. Мы часто подолгу стояли в полях, а мимо шли и шли на запад эшелоны. Из них высовывались угрюмые люди в серых шинелях и кричали слова из тех, что девушкам знать не полагается. На станциях было очень много женщин в серых шалях с мешками и котомками. Они выглядели все по-разному, но в то же время одинаково, как сестры: обреченность и уныние придавали чертам лица какое-то общее выражение.
До Перми со мной в купе ехал профессор Гандлевский, читающий в пермском университете курс зарубежной литературы. Это было очень кстати. Не зарубежная литература, конечно, а мужчина, оградивший меня от лишнего интереса: зачем молодая девушка одна едет в поезде, идущем на восток. Ему я сказала честно: еду к жениху, а багаж в другом вагоне.