Белая, огромная, чистая луна и перистые облака – как ступеньки в скале; полки, на которых ночуют скалолазы.
«Ты знаешь, в какие дни открывается Ушба?» – спросил мой друг.
Несколько лет назад, когда я стоял у ее подножья, гора была в тумане, и мне так и не удалось рассмотреть ее.
«Ушба, Алекс, открывается тогда, когда возьмет кого-то. Когда кто-то провалится в расселину… вот когда она показывается. Так говорят сваны. Как будто гора просит: посмотри на меня. Посмотри, какая я красивая сегодня – когда этот Джон, Клод или Гиви на мне уснул…»
Мы разговариваем и бродим по городу, заходя во все бары, которые встречаем по пути. Выпивая, вспоминаем ушедших.
Говорим о них так, как принято в Грузии: в настоящем времени. Чокаясь, пьем за них, как за живых.
Нам есть кого вспомнить и, добравшись до предпоследнего бара на этой длинной улице, мы вспомнили всех.
Поговорив о друзьях, начинаем вспоминать женщин.
«Красивая женщина – как гора. Если ты ее покорил – умей правильно спуститься», – произнес Коба.
«Да, опасней всегда не подъем, а спуск…» – задумчиво сказал я.
Или это был кто-то другой, сидящий рядом за стойкой?
Мы были уже довольно пьяны, а когда напиваемся, всегда становимся похожими на сборники афоризмов в мягком переплете.
Сегодня я вожу Кобу по любимым киевским местам. Он смотрит вокруг, изучая мои бары-музеи с живыми экспонатами за стойкой.
Тут было слово за слово, там – зуб за зуб, а здесь – все просто, как утренний поцелуй…
Мы говорим весь вечер. Пытаемся нащупать что-то, подобрать ключ к давно поломанному замку. Стараемся вспомнить, как это: разговаривать друг с другом. Но ничего не выходит.
Как можно говорить, когда у тебя такие усталые, пустые глаза? О чем говорить, если ни одно из произнесенных слов не подтверждено золотым запасом?
Слова, которых не чувствуешь, никогда не попадут в цель. Мы же расстреливаем их обоймами, не видя мишени.
Если говорить то, во что не веришь, – ребенок убежит, собака укусит, а женщина притворится, что пьет чай и с интересом смотрит в окно. А друг? Друг будет терпеливо ждать, глядя на тебя с грустью.
Неожиданно для себя самого я понял: все, произнесенное в тот вечер, было пустым и лишенным смысла.
Я почувствовал, что Коба, как и я, напряжен и неспокоен.
Да и сам я был уставший и пустой, как карман старой куртки, где безработный хозяин все еще надеется нащупать завалявшуюся купюру. А купюры-то и нет…
Мы замолчали. Несколько минут каждый думал о своем. Потом Коба сказал что-то незначительное, а я ответил чем-то простым. Он рассказал похабную шутку, и мы оба засмеялись.