Агафья, засветив огонь, стала у шестка, обтирая руки о полосатую поневу, и исподлобья оглядывала поздних гостей; невдалеке от нее Савелий был занят тем же самым.
Посредине светлицы стоял высокий, средних лет, мужчина, с открытым, добродушным лицом, в камлотовой однорядке, застегнутой шелковыми шнурками и перехваченной козылбатским[13] кушаком, за которым заткнут был кинжал. Широкий меч в ножнах из буйволовой кожи, на кольчатой цепочке, мотался у него сбоку, когда он отряхивал свою мокрую шапку с рысьей опушкой. На ногах его были надеты сапоги с несколько загнутыми кверху носками; на мизинце правой руки висела нагайка.
Подле него стоял, недоверчиво озираясь, другой человек, постарше, низкорослый, но плотный, с редкой рыжей бородой, с широкой плешью на голове и с быстрыми маленькими глазами, одетый почти так же, как и его товарищ, исключая разве вооружения, которое у этого состояло из одного широкого ножа с серебряной рукояткой.
На двух других были надеты простые, суровые охабни, но они были вооружены с головы до ног — видимо, это были холопы двух бояр.
— Ну, здорово, хозяева! — сказали пришедшие, помолясь в передний угол и слегка поклонясь Савелию и Агафье. — Не взыщите, что мы напросились к вам, нужда привела.
— Милости просим, бояре, рады гостям! — отвечали хозяева в один голос.
— За что взыскивать? — продолжал уже Савелий один, — мы по возможности рады приютить вас чем Бог послал от темной ночи и непогоды… Не знаю, как ваша милость прозывается.
— Меня зовут Назарием, а товарища моего — Захарием, — отвечал высокий. — А тебя как звать?
— Да был Савелий Тихонович!.. А далеко ли едете? — говорил Савелий, обтирая полою своего зипуна переднюю лавку и усаживая на нее гостей.
— Уж это не твое дело! — заметил Захарий, садясь и отдуваясь от усталости.
— Вестимо, не мое, боярин, я так, просто спросил, — отвечал Савелий, кланяясь.
Он отошел в сторону и стал сложа руки.
— Вот думали-гадали сегодня до Москвы доехать, а вышло иначе! заговорил Назарий. — Дождь загнал нас в лес; хотели укрыться под какое-нибудь дерево и проплутали, да уж слава Богу, что у тебя нашли в потемках ночлег.
— Человек предполагает, а Бог располагает, это искони ведется, боярин! — отвечал Савелий. — Известно, в лесу жутко. Теперь молния так и обливает заревом, а гром-то стоном стонет. Чу? Ваши лошадушки так и храпят, сердечные.
— Да, вот спасибо напомнил! Что ж вы, олухи, забыли про лошадей-то? закричал Захарий, повернувшись к холопам, — самих вас выгнать на двор, пусть бы дождик доколотился до ваших костей, стали бы вперед заботиться о животных.