Корчившегося от бессильной злобы Павла дружинники крепко-накрепко связали по рукам и ногам и, окружив, потащили его за веревку, подгоняя сзади палками по чем ни попало.
— Что это, еще пленника, или зверя какого тащат наши? — сказал Дмитрий Чурчиле, указывая на приближающуюся к ним толпу.
— Чурчила, это я, злейший враг твой! Упейся теперь моей кровью, я в твоей власти, — заговорил смело прерывающимся от ярости голосом поставленный на ноги Павел.
— Как? Павел? Лучше бы взглянул я на ехидну, чем на этого дьявола в человеческом образе! — вскрикнул Чурчила, и так ударил рукой по рукоятке своего меча, что все вооружение его зазвенело.
— Упросил, чтобы тебе его показали, — послышались голоса дружинников.
— Он знает, чем хуже наказать меня… Чего тебе нужно от меня? обратился он к Павлу.
— Жизни твоей…
— А что тебе в ней и за что ты ненавидишь меня, подкупной, заспинный враг?
— Верно слово твое, я — подкупной, но меня подкупила братская любовь, — с ударением отвечал Павел.
Чурчила вздрогнул.
— Ты спрашиваешь, за что я ненавижу тебя? Но кого же любил я? Я исчадие зла, все люди были мне противны, сам не знаю почему… Но сестра моя, эта кроткая овечка, Настасья… она давно примирила меня со всеми; она как бы нечеловеческим голосом уговаривала меня переродиться, и слова ее глубоко запали в мою черную душу. Она показалась мне ангелом, а голос ее песней серафима, и я… повиновался…
Павел зарыдал.
Чурчила зашатался и прислонился к плечу поддерживавшего его Дмитрия.
Немного погодя он спросил.
— Не этот ли ангел Божий вразумил тебя покушаться на мою жизнь?
— Погоди и дослушай, после обвиняй, — начал снова Павел. — Я повиновался ей… нет, не ей, я не знаю, кто говорил ее устами. Душа моя созналась во всех поступках. Священное родство, любовь, все чувства человека разлились в душе моей, и новый свет озарил ее, я умилялся и искренно назвал братом любимого ей Чурчилу.
— Как, разве у вас шла речь обо мне?
— Никогда не переставали мы о тебе беседовать…
— Все более и более непонятны, темные слова твои.
— Мудрено ли! Душа каждого — загадка, а у этого она — совсем потемки. Пожалуй, заслушаешься его, то и несдобровать тебе. Ему надо язык выгладить полосой раскаленного железа, а на руки и на ноги надеть обручи, или принять его в дреколья!.. До каких пор ждать конца его сказки? — с сердцем воскликнул Дмитрий.
Павел скосил на него и без того косые глаза свои и сказал с упреком:
— Обшаривай душу темную, а светлая вся на виду.
— Что тут толковать, вы из одного гнезда с нечистым, одного поля ягода.
— Да не одинаковая, — возразил Павел. — Кем я был прежде — сознаюсь. А теперь, ты сам, как злой враг человеческий, перетолковываешь смысл моих слов, и отказываешь мне, грешному, в возможности раскаяния, в освобождении от тяжелого гнета души моей.