— Экий краснобай! Как гладко он выстилает словами дорогу к сердцу всякого, — прервал его Дмитрий.
— Постой, Дмитрий, твоя речь впереди, дай нам дослушать, а ему договорить, — сказал Чурчила.
— Пораспустите хотя немного мои руки, веревки больно стянули их; я честно исповедуюсь перед вами и тогда легко приму смерть, тогда и оковы телесные легки будут для меня, а если приму смерть, не буду влачить их. Господи, помилуй, поддержи меня!..
— Не богохульствуй, собака, я тебе засмолю рот, — снова не утерпел Дмитрий, и бросился на него с мечом, но Чурчила остановил его.
Павел с сожалением посмотрел на Дмитрия и с тяжелым вздохом начал:
— Настасья любила тебя меньше Бога, но больше жизни. Ты покинул ее, несчастную, и обливается теперь она день и ночь горючими слезами, и сохнет, как былинка в знойный день. Это зажгло ретивое мое праведным гневом против тебя. «Сыщи его, — сказала она мне, — добудь, достань мне или перенеси меня к нему. Я забуду стыд девичий, упаду на грудь его, обовью его моими руками и мы умрем вместе». На эту беду присватался к ней какой-то именитый литвин. Отец обрадовался этому и приказал ей принимать подарки и называться его суженой… Где же было чувство твое к ней, когда ты покинул ее?
Чурчила дрожал, изменившись в лице, и не мог выговорить слова.
— Теперь, быть может, влекут ее к венцу с немилым женихом или заколачивают останки ее в гроб тесовый. Я как будто слышу стук молотка, и холодная дрожь пробирает меня.
Он замолк и пристально поглядел на Чурчилу.
Последний стоял как приговоренный к смерти. Лицо его исказило от внутренней невыносимой боли!
Павел продолжал:
— Потому-то я и ринулся всюду отыскивать тебя, чтобы заставить вспомнить о покинутой тобой… Не утаю, я решился закатить тебе нож в самое сердце и этим отомстить за ангела-сестру, но теперь я в твоих руках, и пусть умру смертью мученической, но за меня и за нее, верь, брат Чурчила, накажет тебя Бог…
— Истину ли изрыгаешь ты? — грозно спросил его Чурчила.
— Соболезную о слепоте твоей. Что же ты медлишь… Дорезывай скорей кстати брата, а там присоединись к вольным шайкам московских бродяг и грабь с ними отчизну. Вместо того чтобы защищать, ты отрекся от нее и рыскаешь далеко…
— Нет, ты брат Настасьи! Ты — мой брат! Я освобождаю тебя!
Послышался ропот дружинников, но Чурчила обнажил меч свой и крикнул:
— Чего вам надо? Крови? Вяжите меня, режьте, если поднимется рука.
С этими словами он разрубил веревки на руках и ногах Павла.