– Прошу прощения, фройлейн. – Штандартенфюрер положил сверток на стол и развернул с такой деликатностью, словно распеленывал младенца. Затем осторожно извлек оттуда запыленные, со следами копоти, изрядно изорванные брюки и разорванный, с квадратной обгоревшей дырой на спине, китель. Который Ева сразу же узнала: это был китель Адольфа Гитлера.
– Что же вы скрывали от меня? – наполнились слезами и ужасом глаза Евы. – Значит, он все же…
– Фюрер, как я уже сказал, цел и невредим, – спокойно отчеканил Кефлах. – Теперь в этом можно не сомневаться. В полночь он выступит по радио. В «Вольфшанце» пока что нет радиостанции, которая позволила бы ему уже сейчас обратиться к народу.
– Но человек, на котором была эта одежда, не мог уцелеть… – потрясала Ева кителем Гитлера. – Он не мог уцелеть! Такую одежду снимают только… только с погибшего, – едва слышно молвила Браун.
– Вы абсолютно правы, фройлейн. Любой иной человек, под стол которого была бы подложена мина такой силы и одежда которого была бы превращена в подобные лохмотья, уцелеть не смог бы. Но вы забываете, что речь идет не о «любом человеке», а о фюрере великой Германии. Те, кто пытался покушаться на его жизнь, забыли об этом, но фюрер еще напомнит им. Вот увидите, фройлейн Ева, фюрер сумеет напомнить, против кого они затевали свое злодейство.
«А ведь таким образом штандартенфюрер уже замаливает какие-то свои собственные грехи и зашептывает страхи», – совершенно некстати подумалось Еве. Ибо не об этом она сейчас должна была думать, не об этом. Не преданность начальника охраны волновала ее сейчас.
– Как эта одежда попала к вам? Почему она здесь?
– По личному приказу фюрера[18], – щелкнул каблуками штандертенфюрер. – Как только он переоделся в новый мундир, этот, уже принадлежащий истории рейха и, несомненно, предназначенный для личного музея фюрера, приказал «немедленно доставить фройлейн Браун», то есть вам. С просьбой при любой ситуации сохранить его.
«Зачем он это сделал? – с горечью подумала Ева, вновь и вновь осматривая изодранную одежду. – Если он жив и все обошлось… зачем ему понадобилось так терзать меня? – Однако, немного поколебавшись, одернула себя: – Ты слишком жестока… Ему больше не с кем было поделиться… Эта посылка – крик любви и отчаяния. “Крик любви и отчаяния”, – повторила Ева, радуясь удачно найденному определению.
Еще с минуту Ева молча осматривала то, что осталось от одежды фюрера, все больше убеждаясь, что спасти его могло только Провидение. Должны были вмешаться какие-то совершенно немыслимые силы, чтобы не дать ему погибнуть.