Хмуро помолчав, Василий внезапно вспыхнул и приглушенно заявил Фильке:
— Только шалят, врут стервы! До самого дна дойду, а вызнаю, кто меня спортить хотел да кто коммуне гадит! Вызнаю!
Огорчение Фильки позже в этот день было немного смягчено, когда Николай Петрович сам первый подманил его к себе и приветливо и немного виновато признался:
— Извини ты меня, Филипп Власыч. Извини, брат, хотел ты мне кой-что сказать, а я тогда не слушал тебя. Теперь знаю, в чем дело. Ну, виноват! Давай лапу и будем попрежнему друзьями...
— Я ничего... — застыдился Филька.
— Очень хорошо. А про это дело ты помалкивай и впредь.
— Я рази болтаю?!
— Правильно! Ты мужик обстоятельный! Не трепач. Слыхал, ведь, что сорвалась наша облава. Ну, о патроне — молчок! Случаем может выйти так, что по прошествии времени все-таки нарвутся кои с этим. И твое дело — молчать, и больше ничего! Так тебе и велено от ячейки передать.
— От ячейки? — вырос сразу и запылал Филька.
— От нее самой. Велели мне оповестить тебя. Говорят: вы, мол, с парнем друзья, заодно кровь проливали и в больнице лежали, так и доведи до его сведения, что секрет остается секретом. Тайна!
— Я буду молчать, — выпятил грудь Филька. — Без всяких ячейков буду молчать.
— Самое правильное дело! Самое разлюбезное и расчудесное дело, Филя!
5.
По деревням осмотр и в некоторых случаях никем необъявленная и неутвержденная реквизиция оружия вызвала большие разговоры. Кой-кто заговорил о незаконности, о самоуправстве, от двух заимочников-середняков ушла в город жалоба на сельсоветчиков и на правление коммуны.
В самой коммуне, где большинство не знало причины осмотра и реквизиции ружей, тоже вспыхнули самые разнообразные и смутные толки.
Марья, уловив поздно вечером свободную минутку у Зинаиды, пристала к ней:
— Это по какой же причине, скажи на милость, у мужиков оружье глядели? Воевать опять собираются, что ли?
— Эх, уж и сказала! — нетерпеливо ответила Зинаида. — Какая теперь война? Теперь спокойно. А ружья, как это, наверно, так надобно.
— Да зачем же? — приставала мать. — Кои мужики осенью в лес пойдут, промышлять, белочить. Как же без оружья?
— Не у всех же отобрали, — возразила Зинаида. — Только у тех, от которых вред может выйти.
— Не пойму я ничего... — уронила Марья и задумалась о своем.
А Филька, прислушиваясь к беседе матери с Зинаидой, кряхтел, возился, и все порывался вставить свое словечко, но помнил наказ и молчал. Зинаида заметила его возбужденное состояние и пошутила:
— Ты, мама, у Фильки спроси, он, бать, все знает!
— Ты-ы! — с угрозой протянул Филька и погрозил сестре кулаком. — Лезешь, а сама ничего не понимаешь.