Во-вторых, сформировалась экономическая история, в целом расположившаяся в границах академической экономики, хоть иногда и переливаясь за ее рамки. В-третьих, после борьбы, продлившейся около четверти века, сложилась новая система экономической теории (довольно трудно определить, какое из названий – маржинализм, неоклассицизм или какое-то другое – наименее обманчиво). Но (Англия, возможно, является здесь исключением – лидерство Маршалла в некоторой степени имело успех в объединении трех направлений) в целом эти направления противоречили не только друг другу, но и методам и представлениям прошлого. В США, в частности, где число профессиональных экономистов стало расти, как тропический лес, взгляд в прошлое позволял увидеть лишь устаревший учебник, без сомнения доработанный такими людьми, как Ф. Уокер, но от этого не перестающий быть устаревшим. В остальном это был хаос. Возможно, плодородный хаос, но – хаос. Не стремясь кого-нибудь обидеть, проявляя неуважение к забытым или полузабытым видным фигурам, мы с легкостью можем понять, что мальчишка, поступивший на факультет экономики в Чикагский университет в 1895 году, не встретил никого, кто помог бы ему познать богатство и глубину идей и исследовательских программ, которые прятались под гладкой поверхностью «Принципов» Маршалла – единственной работы, по которой можно было изучить взгляды Маршалла, не посещая Кембридж и не слушая там его лекции
[178]. В 1895 году или даже позднее потребовался бы преподаватель с очень большим талантом, чтобы изложить учение Дж. Б. Кларка небесполезным способом. Итак,
Sozialpolitik продолжала активно развиваться из-за отсутствия достойной альтернативы, экономическая история оставалась второстепенной дисциплиной, от новой теоретической концепции легко избавились как от «маржинализма» или «неоклассицизма», а сухой учебник, основывавшийся в большей или меньшей мере на модели Милля, преуспел в том, чтобы вызвать «институционалистский бунт» активных молодых умов
[179].
Кривая, с помощью которой можно описать деятельность Митчелла, может, как мне кажется, быть представлена как пересечение двух поверхностей, одна из которых представляет условия окружающей среды, другая – его собственные интеллектуальные наклонности. Человек с его способностями не был, разумеется, удовлетворен существующим положением дел, неизбежно искал спасения в море социальных фактов, из которых экономисты, как казалось ему, использовали лишь ничтожную часть. Он мечтал плавать по этому морю, а не пытаться перейти его вброд, исследовать новые территории, а не топтаться на маленьком клочке бесплодной земли. И еще два пункта, чтобы дополнить картину.