Неважно. Они прошли почти половину дороги к реке. Если не сегодня, то завтра утром они доберутся до воды и превратятся в истинную крепость. Остановят кочевников на достаточно долгое время, чтобы к ним успели присоединиться остальные, – не три с половиной, а двадцать тысяч колесниц встанут на битву. И тогда, с милостью Лааль или без нее, они превратят всю возвышенность в могилу для се-кохландийцев.
Заревели рога, рапортуя о готовности к выступлению.
Анд’эверс улыбнулся устало. Такие дерзкие мысли больше подходили какому-нибудь горячему молокососу, хотя сейчас, через три часа схватки, даже среди них наверняка нашлись бы и такие, которые ворчали бы так и на трезвую голову. Истина такова, что им требовалась конница. Ласкольник был им просто необходим – он и все люди, которых он сумел бы собрать. Если в их самоубийственном марше в глубь возвышенности есть хоть какой-то смысл, то следующий караван кроме колесниц должен иметь также и сопровождение из всадников. В этом-то и был смысл их жертвенности: задержать кочевников так долго, чтобы дать Ласкольнику шанс присоединиться к одному из следующих обозов. Тогда – и только тогда – они еще могут выиграть эту войну.
Конечно же, лишь при условии – и вот уже некоторое время Анд’эверс не мог избавиться от этой мысли, – если империя их не обманула. Это был бы удачный ход: убрать от границ сумасбродных пришельцев, бросить их в битву с вражескими силами, но так, чтобы самому остаться в тени. В лучшем случае обе силы выпустят друг другу достаточно крови, а опасность с Востока окажется отодвинутой. Всякий кочевник, убитый стрелой Фургонщика, был пыльцой, собранной меекханской ловкостью.
Анд’эверс глубоко вздохнул и расслабил кулаки. Империя могла бы так поступить; но не Генно Ласкольник. Он – нет…
Поворот был завершен, впереди ждали три с половиной, а то и четыре мили пути, в конце которого – штурм лагеря сахрендеев. Если понадобится атаковать его после заката, он не поколеблется, ночь – лучшее время для пехоты и броневых фургонов, чем для конницы.
И тогда Анд’эверс услышал шум. Звук рос, усиливался, пока не превратился в горловой рык десятков тысяч людей, орущих в небеса в диком, вызывающем ритме. С такого расстояния он не мог их понять, но ведь раньше он не раз уже слышал этот крик. Ритм был прост: раз-два, раз-два, раз-два-три, и Анд’эверс запросто наложил на него слова:
– Аг сайе!!! Аг сайе!!! Аг сайе вара-а-а-а!!!
Запев перед сражением, ведущий кочевников в бой.
А потом он взглянул на их лагерь и почувствовал, как сердце в его груди замирает.