Разница между жизнью и театром такова, что жизнь либо в сто раз скучнее, либо в сто раз интересней.
Позади остались два спокойных обеда, на которых хозяева вели себя словно на поминках нелюбимого родственника. Причем граф относился к Инре теперь с высокомерной снисходительностью: закончились рассуждения о меекханке чистой крови и о дочери офицера. Похоже, он не любил, чтобы ему отказывали, даже если речь шла лишь о том, чтобы шпионить за хозяйкой. Из дамы-спутницы она опустилась до уровня обычной служанки. Но это не слишком-то расстраивало Кайлеан, к тому же даже благодаря этому она не получила большей свободы передвижений и ей не удалось ни с кем поговорить.
Потому что, хотя в замке кроме семьи Цивраса-дер-Малега находились еще около двадцати солдат – в большинстве своем хмурых типов, похожих на горных разбойников, – и слуги, однако все они принципиально ее игнорировали. Мужчины и женщины в серых одеждах крутились в лабиринте помещений, занятые своими делами, а если встречали ее, то вежливо кланялись, коротко отвечали на задаваемые вопросы, после чего шли по своим делам. К тому же слуг оказалось удивительно мало, Кайлеан прикидывала, что во всем замке насчитывалось их не больше трех десятков. Может, и была это старая крепость, однако, судя по числу комнат, тут должно бы управляться втрое больше народа.
Очевидно, Бесара могла оказаться права, утверждая, что граф для аристократа просто бедноват, но в таком случае можно было надеяться, что слуги на каждом шагу будут охать, стонать и жаловаться на чрезмерность работы и с радостью выплескивать свои жалобы при первой подходящей оказии. Но – ничего такого. Когда во второй день присутствия Кайлеан сошла в замковую кухню, где, согласно традиции, горничные, конюхи, повара и все остальные ели собственный ужин, ее приветствовала глухая тишина. Все как один прервали разговоры и воткнули взгляды в тарелки. Она вышла через четверть часа, наполненного отзвуками жевания лепешек и хлебания жидкого супчика.
Бесара была права: местные, даже слуги, не любили чужих.
Кайлеан выглянула за зубцы и посмотрела вниз, прямо в пропасть на три сотни локтей глубины. Это единственное место, где она могла на миг снять маску: крышка люка, ведущего на ступени, отворялась со столь пронзительным скрипом, что не было и шанса, чтобы кто-то поймал ее врасплох. А она нуждалась в минутке безопасного одиночества.
Бердеф. Она потянулась мыслью за другом. Бердеф.
Почувствовала его с такой интенсивностью, словно он все время крутился рядом. А ведь с того времени, как они выдвинулись из Степей, появлялся он лишь изредка, буквально на несколько минут, дольше всего – подле той несчастной башни. Она не вызывала его по любому поводу, потому что ей всегда казалось это несколько неправильным. Он остался с нею, потому что она попросила, был другом и приятелем, а потому он должен иметь столько же свободы, сколько и она сама. Кроме того, она и так все время ощущала его под кожей – и этого ей хватало.