– Я планирую еще некоторое время подышать, – ответил принц. – По-моему, ты блефуешь. Ты много месяцев жил в плену, и суток не прошло с тех пор, как я самолично тебя убил, и вряд ли в твоих руках осталась сила.
– Не исключено, – согласился Уэстли, – и когда минута настанет, не забывай: возможно, я и впрямь блефую. Возможно, я тут лежу, поскольку у меня нет сил встать. Взвесь все это хорошенько.
– Ты еще жив лишь потому, что сказал «не на жизнь, а на боль». Я желаю выслушать разъяснения.
– С удовольствием.
На часах 17:52. Еще три минуты. А Уэстли думал, двадцать три. Он выдержал долгую паузу, потом заговорил:
– Ты, конечно, уже догадался, что я не простой матрос. Я, в сущности, сам Робертс.
– Я, в сущности, ничуть не удивлен и не трепещу.
– Не на жизнь, а на боль означает вот что: если мы бьемся и побеждаешь ты, мне выпадает смерть. Если мы бьемся и побеждаю я, тебе выпадает жизнь. Но жизнь на моих условиях.
– А именно?
Ловушка по-прежнему не исключена. Принц напружинился.
– Кое-кто восхваляет твое охотничье мастерство, хотя у меня есть сомнения.
Принц улыбнулся. Парень его провоцирует. Зачем?
– Если ты знатный охотник, тогда, пустившись в погоню за дамой, ты, разумеется, начал с Утесов Безумия. Там состоялся поединок; ты видел шаги и выпады, ты знаешь, что сражались мастера. Подлинные мастера. Так вот, не забывай: в этом поединке я победил. И к тому же я пират. У нас свои трюки.
На часах 17:53.
– Искусство клинка и мне не чуждо.
– Для начала ты лишишься ступней, – сказал Уэстли. – Левой, затем правой. Ниже щиколотки. Полгода спустя у тебя получатся культи. Затем ты лишишься кистей. Запястья рубцуются чуть быстрее. В среднем, пожалуй, месяцев за пять. – Тут Уэстли почувствовал, что в организме творится неладное, и заговорил быстрее, быстрее и громче: – Потом нос. Ты не почуешь рассвета. И язык. Под самый корень. Даже обрубка не останется. Затем левый глаз…
– Затем правый, а затем уши, и давай уже к делу, – перебил его принц.
На часах 17:54.
– Ошибаешься! – Голос Уэстли зазвенел. – Уши я тебе оставлю, дабы ты лелеял всякий крик всякого ребенка, что узрит твое уродство, – всякого младенца, что при виде тебя разрыдается в страхе, всякой женщины, что воскликнет: «Боженька всемогущий, а это что за тварь?» – вечным эхом они станут отдаваться в твоих красивых ушах. Вот что такое «не на жизнь, а на боль». Это значит, что я подарю тебе жизнь в страдании, в унижении, в уродливом горе, и она истерзает тебя до последнего предела; вот так-то, свинья, теперь ты все знаешь, презренная рвотная лужа, и я говорю один раз, а ты сам выбирай, жить или умереть: