– Америка? – прошептала она.
– Да, это где-то за океаном, и знаешь, как я впервые тебя полюбил?
– …расскажи…
– Ну, мы были молоды, и ты только что ужасно меня выбранила, обозвала олухом и болваном, ты тогда все время обзывалась: «Мальчонка, вечно у тебя все наперекосяк. Мальчонка, ты безнадежен, ты безнадежный олух, никчемный ты болван».
Лютик с трудом улыбнулась:
– …я была ужасна…
– В хорошие дни ты была ужасна, но случалось и хуже, а когда за тобой стали бегать мальчишки, хуже стало некуда. Как-то вечером они все ушли, а я в конюшне чистил Коня, и ты вошла, напевая как дурочка, и сказала: «Какого парня в деревне ни захочу – любой мне достанется, ля-ля-тополя», и я отправился в хижину и сказал себе: «Ну все, мне плевать, забирай себе этих кретинов, я пошел», и я собрал пожитки и зашагал прочь с фермы, и тут я взглянул на твое окно и подумал: «Еще пожалеешь, что меня унижала, однажды я вернусь со всеми сокровищами Азии, прощай навек».
– …ты правда меня бросил?..
– В теории. В действительности случилось так: я повернулся, шагнул к воротам и подумал: «На что сдались все сокровища Азии без ее улыбки?» А потом снова шагнул и подумал: «Вдруг она улыбнется, а тебя не будет и ты не увидишь?» Я застыл под твоим окном, я понял, что должен быть рядом – вдруг ты улыбнешься? Потому что с тобой я был совсем беспомощен, меня так дурманило твое сияние, я был так счастлив быть рядом, хотя ты только и делала, что меня оскорбляла. Я бы ни за что не смог уйти.
Она выдавила самую нежную улыбку, на какую была способна.
Уэстли поманил Иньиго и прошептал:
– Мне кажется, мы уже близки.
– Я и вижу, – прошептал в ответ Иньиго.
Но они питались одной лишь надеждой и оба это понимали, и Уэстли обнимал ее так нежно, а дыхание ее слабело. Иньиго похлопал Уэстли по плечу, как товарищ товарища, и кивнул – мол, все будет хорошо. И Уэстли кивнул в ответ. Но в глубине души Иньиго понимал: близится конец.
А Феззик, прячась один за одним деревом, ахнул, потому что он понял другое: он вдруг стал не один. Он воспротивился, потому что нечто овладело им, его мозгом, и, видит Господь, его мозгу подмога не помешает, но Феззик все равно боролся, потому что, если тобой овладевает нечто, никогда не знаешь, кто запрыгнул на подножку, вредитель или помощник, кто-то добрый или, что гораздо ужаснее, любитель помучить. Феззиковой матерью нечто овладело в тот день, когда она познакомилась с его отцом, потому что она была ужасно застенчивая и не умела кокетничать, как в те времена полагалось всем турецким девицам, и стояла в сторонке, пока деревенские девчонки его охмуряли. А она хотела Феззикова отца, хотела всю жизнь прожить с ним и понимала это, но была бессильна и побрела прочь, оставив поле битвы девчонкам похрабрее, однако тут ею что-то овладело, и внезапно Феззикова мать лишилась застенчивости, и ее временный обитатель внушил ей, что она способна на удивительные вещи, и она вернулась к остальным деревенским кокеткам и вызывающей улыбкой, а также дивной своей пластикой затмила их всех. Во всяком случае, в тот день у нее была дивная пластика, и Феззиков отец втюрился по уши, и, хотя пришелец отбыл в тот же вечер, Феззиковы родители поженились, и его мать была так счастлива, а отец гадал еще многие годы, куда подевалась блистательная дерзкая красотка, что завоевала его сердце…