И поздно вечером в поле его окружили волки, всегда лютующие среди большого народного горя. У марийцев есть такое поверье: во время войны среди этих зверей, шастающих ночами между селами, появляются особенно большие и беспощадные – с густой шерстью на шее, потому их называют гривастыми.
– Ты представляешь, как это было: это война шла, ночь, зима, а я был парень лет пятнадцати, – вспоминал он. – У меня гармонь была. И я чувствую – сзади меня идут волки. А я посреди поля. И уже никуда не побежишь. Я остановился. Волки ко мне подошли. Встали вот так. И я думаю – всё… Ну, всё – так всё! Я снял с плеча гармонь, и, думаю, буду играть. И заиграл вот такую марийскую, грустную… И я гляжу, они стоят и не нападают на меня – вот что. Я другую начал играть, вот эту… Чудо!..
Виталий Александрович остановился в своём рассказе, подошёл к шкафу и снял сверху гармонь – ту самую…
– Они постояли и ушли, волки.
В старину люди верили, что: есть такая музыка, которая может подчинить даже лютых голодных зверей.
По сути оба раза Акцорина спасла древняя культура его народа.
Он окончил Марийский педагогический институт, потом аспирантуру Института Мировой литературы в Москве. Много раз выступал на конференциях в России и за границей, напечатал больше сотни научных трудов, преподавал фольклор студентам йошкар-олинских вузов и готовил тома бесценного, на века издаваемого свода марийского фольклора.
И снова ехал в экспедиции, месяцами ходил пешком от деревни к деревне, добывая древние рассказы о священных рощах и кереметях, о добром боге Кугу Юмо и герое Акпарсе, слушал смутные воспоминания о том, кем были предки и откуда они пришли. Там, в деревнях, он и учился у мудрых и спокойных марийских стариков. Как велел отец, – столько, сколько мог.
* * *
Каждый, кто сталкивается с традиционной культурой марийцев, удивляется её архаичности и тому, что кажется поначалу бессистемностью.
Вы поработали в крупном селе, усвоили, что за боги, что за духи управляют природой, узнали об обрядах, о происхождении здешнего населения. Но в другом селе, в каких-то пяти километрах отсюда, всё рассыпается. Зря, оказывается, вы старались – все совсем не так, как уже вроде бы улеглось в вашей голове. «Стройные системы», нарисованные именитыми этнографами и фольклористами, не выдерживают двух-трёх проверок.
* * *
Размышляя об этом, не так давно я понял вещь, от которой мне стало легче жить. Я понял, что такое миф. Совсем не к тому, что я нечто открыл. Скорее, осознал для себя.
Обычно миф определяют как «рассказ», «рассказы», даже как «жанр» (далее следуют многочисленные уточняющие определения). На самом деле всё куда хитрей. Как рассказ миф появляется перед нами – такова его обычная оболочка, воплощение, потому что именно так люди общаются и передают друг другу то, что знают, только таким способом. Миф же это и есть «то, что знают». Это представление. Оно куда шире, чем содержание такого рассказа. Оно ему не соответствует, поскольку точно сказано поэтом, что «мысль изречённая есть ложь». Более того, это общее представление, живущее в сознании большого (или не очень) количества людей, передающееся из века в век. Вот миф, поселившийся в сознании только одного человека, – это уже чисто шизофреническая штука.