Эта встреча была задумана по сути как большое интервью, может быть, интервью-монолог, в котором вопросы редки и необязательны: человек и сам знает, что для него важно рассказать. В таком разговоре он смог бы изложить не больше не меньше – свои идеи. А уж я постараюсь сделать так, чтобы слова его были тщательно записаны.
Для кого?
Собственно для меня, как минимум. А ещё – для читателей. Каких? Да это неважно. Всё интересное рано или поздно читателей находит.
Со сложным чувством перелистываешь страницы старой записной книжки.
Прошла четверть века. Как-то незаметно это случилось. Но это время уже безнадёжно далеко. И страшно теперь подумать, скольких дорогих мне людей уже нет больше. А тогда были. И мир был (или казался) другим, и я жил в другой стране, которой тоже больше нет.
По той стране было легко и нестрашно передвигаться на попутках, что я делал.
Накануне утром я прозвонил Йошкар-Олу. И услышал знакомый голос Виталия Александровича.
За окнами был сырой июньский день: дождь начинался и кончался.
В углу стоял мой рюкзак, ещё пахнувший кабиной «Камаза», на котором я отмахал за утро последнюю сотню километров.
Мы работали в его кабинете, в Марийском институте языка, литературы и истории часов шесть. Прерывались попить чай. Возвращались к ключевым мыслям.
Я, с трудом поспевая за словами, строчил в тетради. Собственно я так и не научился с тех пор работать с магнитофоном: я боюсь всё время, что техника подведёт меня в решительный момент. Меня раздражает расшифровка – прокручивание одних и тех же слов по многу раз. И заметим, расшифрованный очень точно текст часто оставляет ощущение полного бреда: только очень большие таланты говорят складно и связно. Человек видит расшифровку своих слов и пугается: я не мог такое сказать…
Ладно, значит, это была записная книжка – десятки исписанных страниц. Собственные вопросы – это, по-моему, не самое интересное, что может быть в таком разговоре: они убраны. А остальное…
Наверное, он лучше меня понимал смысл того, что происходило. Он общался не со мной – с теми, кто не сможет его увидеть, но сможет – вот так – получить от него весточку, узнать, что тревожило его в тот год, о чём он думал. Что он понял для себя – учёный человек в мудром шестидесятилетнем возрасте.
* * *
«Всё началось со сказки.
А сказка была такая. Девушка-марийка полюбила парня. Но была у неё соперница. И вот настал такой момент – выбор. Девушка – а она была колдунья – незаметно воткнула в парня золотую булавку, и тот перестал дышать, остановилось сердце. Её подружка ушла: за мёртвых замуж не выходят. А девушка вытащила булавку, и её суженый ожил!