– Ты видишь, что ожидает тебя при преждевременной гибели или в случае самоубийства,– телепатически услышал Михаил мерную речь провидца, повисшего в верхнем, левом углу.– Тебе не хватает любви. Вместе с интеллектом должно расширяться сердце, порождающее любовь.
– Самоубийство? Неужели я близок к самоубийству? Нет и нет,– вскричал Михаил.– О самоубийстве не может быть и речи. У какой бы пропасти я не стоял, в последний момент у меня найдутся силы, чтобы удержаться и не сползти в бездну. Что касается встречи с таксистом на дороге, я должен сказать, что ему не следовало выводить меня из терпения. Существуют рамки общения, которые не следует переходить. Временами я пылаю достоинством. Недаром предостерегал Махтум-Кули:
«Жизнь, а не честь, трусливых дорога.»
Провидец не собирался дискутировать со спорщиком. Экран, висевший перед глазами, погас. Картинки, видимые во время сна, сменяются, как в кино, без ведома зрителя. Хочешь смотреть, смотри, но не навязывай свое мнение. Влиять на отснятый материал в кинокартине или на сюжет, показываемый во сне, запрещено. Михаил обнаружил себя сидящим на кровати, прислонившимся к несущей стене дома, с вытянутыми ногами, лежащими, как плети, вдоль туловища и головой, склонённой к левому плечу, выполняющему роль упора. Свет от фонаря на столбе освещал листву деревьев, подымающихся выше веранды. В безветренном воздухе почудилась предрассветная прохлада. Михаил, на всякий случай, набросил шерстяное одеяло на простынь и, вытянувшись, укрылся, высунув голову наружу. Он совсем проснулся и начал сожалеть, что начал анализировать действия во сне, досадуя, что чего-то не досмотрел из того, что могли бы показать. Ему хотелось продолжения рассуждений, касающихся любви и расширения сердца. Предупреждение сна он не склонен был считать забавными картинками. Оставалось сопоставить сон с явью. Увиденное во сне наказание, за наложение на себя рук, несколько отличалось от представления, следующего за неестественной смертью, когда дух, не связанный с оболочкой тела блуждает, находясь между небом и землей. Михаил был согласен с осуждением неестественной смерти, что согласовалось со всеми религиями мира.
Если не воспринимать кровавую реку, с плывущими и переворачивающимися телами буквально, успокоил он себя, то напрашивалось заключение, что самоубийство или случайное убийство, как стопор, приостанавливает развитие сознания, являющееся самой важной сутью жизни, ради которой рождается человек.