Поезд вынырнул из-за привокзальных строений, сразу закрыв собой всю станцию. По громкой связи звучало мое сообщение: «Сорокину Клару Евграфовну ожидает у главного входа сын Анатолий».
Сообщение будет повторяться неоднократно. За него заплачено. Сейчас ко мне подойдет «мама» и сразу узнает меня. В руках у меня ревиста – журнал.
Рядом собралась толпа встречающих. Станция тупиковая, и поезд дальше никуда не следует. Пассажиры с усталыми лицами и бесформенным багажом потекли вдоль состава. Рядом стоит мужик, тоже лысый. Картонку на грудь себе прилепил. Господи боже ж ты мой! На ней жирными буквами фломастером написано слово «ТОЛИК». Но Толик – это я, а не этот жирный баран. Выходит, что он тоже Толик. И тут до меня дошло: я же для них мертвый теперь. И если они перехватили мой разговор с центром, то вполне могут теперь «косить» под меня. Revista вот только оказалась им не по зубам, мозгов не хватило. Языки учить надо, господа бандиты. Тогда знали бы, как звучит на испанском русское слово «журнал».
Ничего не оставалось делать, кроме как ждать. К мужику никто не подошел. Он снял с груди картон и бросил его на ходу в мусорный бак. Что ж, бывает и такое. Ждал человек, да не дождался. Для кого-то это, может, достаточный аргумент, но не для меня: слишком много совпадений. Лысый, с бумажкой, по имени Толик. И никого не встретил. Его предупредили, что едут, но не приехали.
«Странно, – успел я подумать, запрыгивая в первый вагон, – неужели меня тоже обманули?» Напарник, отягощенный багажом, едва ли стал бы пользоваться общим вагоном. Хотя, с другой стороны, в общих вагонах всегда сутолока. А в ней легко скрыться.
Я бежал по вагонам, заглядывая в открытые двери купе. Все двери были нараспашку, и это облегчало работу. Повсюду лежал мусор, валялись бумажки, стояли бутылки из-под воды и горячительных напитков. В тамбурах проводники разгружали тару, набитую громыхающей посудой. Мне было не до расспросов. Я не знал напарника в лицо, не знал даже его имени, поэтому, задавая вопросы, лишь потерял бы время.
Я лететь сломя голову, не закрывая двери в тамбурах, пока, наконец, не наткнулся на него. Проводнице не было до него дела. Она занималась бельем и бутылками, а он лежал грудью на столе, в купе, словно только что прислонил голову, чтобы тут же встать, встряхнуться и выйти из вагона.
Он не встал и не вышел. И вообще никогда больше выйдет, потому что в груди у него торчала ручка ножа. Лезвие, выйдя со стороны спины, приподняло, но не прокололо рубаху. Я приподнял отяжелевшую голову бойца: изо рта сочилась кровь, человек не дышал. Вещей в купе не было. Бутылок тоже. Полки подняты, кроме одной, на которой сидел напарник. Окно открыто до отказа.