– Леша в ограде работает, – говорила мать, – при больнице. Я тебе, Толя, писала.
Чачин кивал, всё больше трясясь.
– Надо нам встретиться, как-нибудь посидеть, – повторял он. – Всё-таки друзья…были.
– А хоть сегодня, – осмелел я, заметив, что лечащий отправился в хозяйственный блок. – Приходи к нам домой. Я отпрошусь. Не такое у меня сильное заболевание, чтобы отлеживаться. И мужиков остальных прихвати. Можешь?
Чачин мог. Он достанет их хоть из-под земли и часикам к семи будет. Потом он вдруг вспомнил, что в хирургическом отделении течет кран.
– Пока, – сказал он и протянул руку.
– Тебе же лечиться надо, – хмурилась матушка. – У тебя же глаза…
Чачин ушел. Матушка вздыхала, глядя на половицы крыльца. Ей тоже пора.
– Иди, мама. Вечером поговорим, – сказал я и, забрав из ее рук медикаменты, ушел в стационар. Благополучие одиночества закончилось. Скоро пройдет слух: Кожемякин приехал, но почему-то всех избегает. Заелся, видеть никого не хочет…
Вечером в домик матери пришли мужики с Чачиным. Я оказался четвертым. Накрытый стол ждал гостей, а хозяин был выздоровевшим, он сам себя вылечил. Поднявшись в стационар, я сначала обработал глаза каплями. После того как слезы унялись, стеклянной лопаточкой положил мазь под веки. Вскоре, через какой-нибудь час, зуд прекратился. Удачным оказался диагноз, а также и рецепт, выписанный собственноручно. Зачем только в больницу обращался, время терял. Зато встретил там Чачина.
Мы выпили по первой и нехотя закусили, а закусив, налили по второй и по третьей, вспоминая теперь не только учительницу Валентину Ивановну, но и всех остальных обоего пола – кто и где живет, да и жив ли еще, чего в жизни достиг. Мало ли чего кто достиг! Так ли уж это важно! Главное – человеком будь и на чужое не зарься…
– Мужики, хотелось бы попросить об одолжении, – произнес я.
Ребята навострили уши – не денег ли намерен просить полковник. Долги по нынешнему времени – самое последнее дело. Дашь в долг, а потом сам чувствуешь себя должником. Я молчал. Ребята волновались.
– Просьба моя простая: вы меня никогда здесь не видели и вообще с Кожемякиным незнакомы, – произнес я с трудом.
Ребята сверлили меня взглядом с трех сторон.
– Ничего плохого, конечно, не думайте. Пока что всё хорошо. Так надо. Больше ничего не могу вам сказать.
– Военная тайна, что ли?
– Так лучше для всех нас. Я вас всех помню и люблю. Пожалуйста, не думайте, что я совершенно забыл товарищей. Мы еще встретимся и не раз. Будьте так добры, запомните…
Друзья обещали. Никто из них не знает парня по имени Кожемякин.