– Пусти! – Она уперлась в поручень.
Взять да и перевалить ее через край. Вниз, туда, где зонты, шевелюры пальм, бритые головы негров, точно пушечные ядра, смуглые тела местных и белесые отпускных. Всю свою мерзость вместе с ней сбросить. Воспоминания, желание смолчать, стерпеть, отомстить. И самому следом.
Блондинка вырвалась.
Справлюсь. Виду не подам. Что не убивает, делает сильнее, а что убивает, делает непобедимым. Мы так долго ждали. У нас будет ребенок. Наш ребенок.
– Я могу умереть при родах.
– Ты не умрешь.
– Так хочется бессмертия…
С догом она беззаботно смеялась, а с ним опять затянула нудятину.
– А детей куда девать? Перенаселение тебя не пугает? – невольно улыбнулся Курица.
– Зачем бессмертным дети? – удивилась блондинка.
– Ну… Для развлечения.
– Вот именно, для развлечения! Дети – это ответственность, а не развлечение! Детей надо вообще перестать рожать… А если семья хочет ребенка, то пусть мать или отец отказываются от бессмертия в его пользу. И уступают ему квартиру.
– А измена является преступлением?
Испугавшись вопроса, не желая услышать ответ, он поцеловал ее. Она схватила его руку, прижала к ней губы.
– Я хочу, чтобы ты был моим господином. Приказывай мне!
Курица запустил пальцы в ее волосы, приблизил ее лицо, провел собой по ее губам. Смотрел, как она, закрыв глаза, вдыхает его, льнет, раскрывает губы и принимает его. Подняв глаза, она смотрела на него.
Он не выдержал ее взгляда, схватил висящий на спинке стула платок, завязал ей глаза.
– Я твоя рабыня! – простонала она.
Раздался стрекот самолетного мотора. Блондинка прекратила ласки, приподняла повязку.
– Романтический уик-энд всего за триста девяносто девять, – прочитала блондинка рекламную ленту, растянувшуюся по небу.
Курица стоял расхристанный, только что повелитель, а теперь неизвестно кто, кому делают одолжение, кого променяли на романтический уик-энд за триста девяносто девять.
– Посмотри на меня… – Курица взял ее за подбородок.
– Ой, не люблю, когда меня так держат. – Она отодвинула его руку.
Он ударил ее той же рукой. Не сильно. И схватил ее за волосы и стал забивать себя в нее. Она кривилась, кашляла, задыхалась, а он затыкал ее собой, затыкал себя ею.
– Нравится?!
Она всегда просит, чтобы нежно, ей так хочется нежности. Любит нежность, ласковые прикосновения, едва ощутимые, по внутренней стороне руки провести пальчиком, в шейку поцеловать, ушко зубками прихватить, проникнуть медленно-медленно. Теперь на ее подбородке трепались слюни.
В оконном стекле он увидел себя и ее. Не успел разглядеть, как его сменил дог. Картинка нашлепнулась на него почтовой марочкой и отправила в не пойми какую страну, из которой ему уже не выбраться. Курица позабыл о соседних балконах, о жалюзи и шторах, за которыми прячутся доброжелатели. Ее ничтожность свистела кнутом над его спиной, пришпоривала его.