Порядок в те годы был такой. Тот, кто переводил беседу министра, должен был после ее окончания первым делом составить проект телеграммы послу той страны или стран, отношения с которыми обсуждались в ходе беседы. Молотов обязательно подписывал эту депешу в тот же день, она не должна была быть слишком длинной. После этого переводчик составлял подробную запись беседы. Когда беседа бывала важной по своему содержанию, Молотов просматривал ее и рассылал соответствующим членам руководства.
Бывали случаи, когда запись беседы оказывалась включенной в повестку дня заседания политбюро. Помню, однажды, в конце 1954-го или начале 1955 года, Молотову было поручено провести беседу с послом Югославии Видичем с целью прозондировать почву – готово ли югославское руководство пойти на улучшение отношений с Советским Союзом, которые при Сталине были доведены до точки кипения. Молотов отнесся к этому поручению формально, отделавшись двумя-тремя малозначительными фразами. Как известно, он вообще не был сторонником нормализации отношений с Югославией. В результате сделанная мною запись беседы попала в повестку дня политбюро и стала основой для критики министра иностранных дел, главным образом со стороны Хрущева.
Впоследствии такой строгий порядок фиксации на бумаге хода переговоров или бесед стал постепенно размываться, что нередко приводило к печальным результатам, когда важные договоренности оставались не протоколированными на бумаге, и дипломаты не знали, что говорил их министр соответствующему иностранному министру или послу в Москве.
В период моей работы в секретариате министра иностранных дел холодная война начала переходить от первого этапа, когда обе стороны еще продолжали делать вид, будто между ними сохраняются союзнические отношения, к следующему, когда тайное стало явным. Это отчетливо проявилось на Московском совещании министров иностранных дел четырех держав. Я бы охарактеризовал его как мрачное и даже тоскливое: на столе переговоров стояли те же «блюда» – германский вопрос, репарации с Германии, договор с Австрией. Но теперь они выглядели как остывшие объедки от давно закончившегося пира. Все взаимные аргументы и контраргументы, предложения и контрпредложения будто уходили в песок.
В делегации США появился новый руководитель генерал Джордж Маршалл, который сменил Бирнса на посту государственного секретаря. Американские историки и политологи, как правило, превозносят Маршалла как военного и политика. Видимо, в качестве начальника штаба армии Соединенных Штатов, а затем и министра обороны он действительно был выдающимся организатором. Что касается его как государственного деятеля и дипломата, то на московском совещании министров он не произвел на меня большого впечатления. Возможно, сказывались его неопытность в этой области, непривычность обстановки. К тому же ему противостоял такой прожженный политик, как Молотов. В некоторых случаях Маршалл делал заявление, читая по шпаргалке, составленной для него сидящим рядом генералом Клеем, а тот тем временем набрасывал на том же листе какие-то дополнения. Видимо, и на Молотова новая американская команда не произвела большого впечатления. Однажды по окончании очередного заседания, когда я сопровождал его в комнату, отведенную для нашей делегации, он сказал: «Да, это далеко не те личности, какими были Рузвельт и Гопкинс».