– Надо кой-какие бумаги просмотреть.
Антон удивления не выказал: начальству виднее.
Павел Осипович, расположившись на диване, скомандовал:
– Гони сейчас в центролаб на Профсоюзной. Оттуда – в управу.
– А как же домой, отдохнуть с дороги?
Павел Осипович лишь криво усмехнулся:
– На том свете отдохнем.
Пока ехали, Антон в зеркало посматривал на управляющего. Каратыгин и до отъезда не выглядел молодцом: рыхлая сероватая кожа, дряблые брыли, вислый нос в красных прожилках, тяжелые, набрякшие веки… Однако теперь все эти приметы увядания стали куда как резче. Словно с момента его отъезда прошло не несколько дней, а несколько месяцев, а то и лет. Да еще и в глазах появилось что-то новое, словно глубоко-глубоко, на самом донышке, поселилось тревожное ожидание. Видать, произошло за это время что-то, что никак не способствовало душевному равновесию.
Лишь бы не сняли, а то времена нынче лихие, простым отстранением от должности редко отделываются.
Вскоре прибыли по указанному Павлом Осиповичем адресу, и тот исчез за обшарпанной дверью, рядом с которой висела табличка «ЦентрЛабСвязи».
Антон это место знал – не раз подвозил сюда Павла Осиповича, но вовнутрь никогда не заходил.
Да и что делать простому шоферу среди высоколобых умников, то и дело сыплющих заумными словечками.
Чтобы скрасить ожидание, Антон достал из бардачка потрепанную книжицу, повествующую о несчастном пареньке, что должен был помереть еще в детстве, но силой гения одного заграничного ученого стал человеком-рыбой и смог жить в океане. Вскоре, однако, Антон поймал себя на том, что бездумно скользит взглядом по буквам, и отложил книгу в сторону. Не придумав других занятий, принялся наблюдать за жизнью небольшой и практически безлюдной улочки. Взгляд его то и дело возвращался к распивочной, что расположилась наискосок от лаборатории. Нет, о выпивке он не думал, просто то было единственное место, где теплилось хоть какое-то подобие жизни.
Время шло, Каратыгин как в воду канул, и Антон, устав от скуки, вышел размять ноги.
Улица пустовала, и единственным живым существом на ней оставалась кляча, впряженная в бочку с водой. Понурив голову, вот уже четверть часа она томилась у коновязи рядом с питейным.
Антон почувствовал, что его опять клонит в сон, и, вздохнув, потряс головой. Ненадолго стало полегче. Однако вскоре глаза опять закрылись, и он, решив, что большой беды не будет, если Палосич найдет его придремавшим, потянулся к ручке. Но странный звук помешал завершить задуманное. Пришел он со стороны распивочной.
Антон повернулся как раз в момент, когда кляча снова издала булькающий хрип, а ее челюсти заходили из стороны в сторону. Вдруг, с влажным чавканьем, они лопнули вдоль морды – ото лба, между ноздрей, поперек сомкнутых губ и дальше, до напряженного в безмолвном стоне горла. Чудовищная пасть, похожая на огромный четырехлепестковый цветок, распахнулась. В ней вместо зубов в беспорядке торчали безобразные зазубренные шипы. Вместо языка, закрыв собой все горло, хаотично сплетался-расплетался клубок коротких отростков, похожих на перебитого лопатой дождевого червя.