Солдат указал на табличку, и я понимаю, что предсмертная записка стала эпитафией для человека, приехавшего сюда издалека, за несколько тысяч километров, и оставшегося в той самой мерзлой земле, на которой он стоял и целился в украинских воинов. А Назар, один из тех, кто был для гранатометчика мишенью, стал читать вслух эпитафию на табличке. Вот что было в записке россиянина: «Из записки погибшего. Сразу бы застрелили! Кондратенко Дмитрий Викторович, Россия, Иркутск. Осознал, послали на убой, как быка. Батальон “Заря”, Луганск, прибыл 12.11.2014 года».
Он знал, что погибнет, знал, что назад его не ждут. Камикадзе необъявленной войны.
– Так як ми християни і він, напевно, також християнин, хлопці прийняли колективне рішення його поховати і збоку поставити хрест.
Полноватый Назар сейчас абсолютно не производит впечатления воинственного супермена. Он вообще не похож на военного человека, особенно теперь, когда его глаза влажны. То ли от сочувствия, а скорее всего, от зимнего ветра.
– Знаєте, він воїн, і ми воїни. Може, й вони поступлять з нашими бійцями так, як ми поступаємо з їхніми.
* * *
Через пару часов мы ехали в Мариуполь, чтобы встретиться с одноразовым солдатом, которому повезло остаться в живых.
* * *
Пленный Саша называл себя ополченцем, но ровно до тех пор, пока я не попросил объяснить, в чем смысл слова «ополченец». Он не смог. И тогда я попытался это сделать вместо него:
– Посуди сам. Ты в другой стране. В чужой стране. Вот как ты себя охарактеризуешь? Находясь в чужой стране, нелегально, с оружием в руках, кто ты?
Он тяжело, очень тяжело подбирал нужные слова. Это была самая трудная для него часть разговора.
– Ополченец? Не знаю… Тяжело мне сейчас на многие вопросы ответить.
Картина его мира сыпалась на глазах.
– Ехал с чистыми намерениями… От души… Все оказалось по телевизору преувеличено… Что с одной стороны, что с другой…
«Про две стороны это он на всякий случай, – понял я. – Так легче. Быть неправым в одиночку очень тяжело. Если неправ, то весь мир». А его мир продолжал рассыпаться.
– Морально подавлен. Без ноги. В плену, в чужом государстве. Что я могу сказать? Сейчас я за мир, не надо воевать.
Я не знаю, что этот парень, возвратившись к себе домой, будет рассказывать про украинцев, но я точно могу сказать, что на войну, в отличие от других освобожденных пленных, он больше не пойдет. Правда, он сам боится даже думать о возвращении. Тяжело поднимается на костылях и говорит:
– Вот наговорил вам столько, и теперь уж не знаю, что дальше… Дома… Там, в Воронеже… – И улыбается, улыбается виновато.