— Иван Михайлович, что же тогда произошло, почему упал самолет? — спросил Ершов, чтобы отвлечь командира от печальных мыслей.
— Обыкновенно, — махнул рукой Бакшеев. — Срезали маршрут и в облаках столкнулись с горой. Ветер еще нам помог, снес в сторону гольца. Я тебе его показывал, когда из Киренска в Маму идешь, он справа остается. Ну а если ветерок с севера покрепче, да когда земли не видно, так он как магнит к себе притягивает.
Бакшеев вспомнил самый высокий и самый близкий к трассе голец. Костлявым ребром он вспучивает тайгу, выставив наружу острые каменистые клыки. Издали своим очертанием он напоминает окуня.
— В марте дело было, — продолжил Бакшеев. — Молодой я тогда был, доверчивый. На Ротова, как на бога, смотрел. Мне бы его тогда одернуть, может, и не было бы аварии. Вот и влипли. Хорошо, на заснеженный склон упали, это и спасло. Ротов стукнулся головой о приборную доску и потерял сознание. Крепко досталось и нам со штурманом. Но больше всех Сашке Зарубину: лицо — сплошная кровавая маска. Хорошо, что самолет не загорелся, а то бы конец. Первую ночь мы просидели в самолете. Холодно было: наружу выскочишь, ветер с ног сшибает. Утром решили спуститься пониже к деревьям. Вначале я перетащил Ротова, потом Зарубина, силой-то меня Бог не обидел. Штурман сам дополз, он меньше других пострадал. Соорудили мы с ним палатку, развели костер. Просидели неделю, снег не утихает. А тут еще напасть: со штурманом что-то неладное творится. Выйдет из палатки, сядет спиной к дереву и сидит. Мороз, а он сидит, не двигается. Стали мы его с Сашкой силком в палатку загонять. Через несколько дней уже еле-еле ходили, сил совсем не оставалось. Даже костер и то кое-как поддерживали. Продукты на исходе — банка сгущенки да немного галет. И вот ночью штурман вытащил у меня ракетницу, забрал продукты и сбежал. Часа через два я проснулся, хвать — нет ракетницы. Далеко он к тому времени ушел, но следы на снегу остались. Стал я его нагонять, да возле ключа в наледь провалился. Одежда коробом. Злость меня взяла, ну, думаю, догоню — горло порву. Штурман тоже из сил выбился, волком на меня оглядывается, рукой снег хватает, в рот сует. Понял я, умом он тронулся. Вся злость прошла — спасать человека надо. Метров десять осталось — и тут он в меня из ракетницы. Будто кувалдой по голове.
Очнулся, лежу на снегу, шапка рядом валяется. Она-то мне жизнь и спасла. Кое-как до палатки дополз. Ротов, когда узнал, что ушел штурман, выматерился: «Его здесь прихлопнуть надо было. Свихнулся, говоришь? А продукты прихватить не забыл». И тут зазвенело, зашумело у меня в голове, свалился я у костра. Сколько так пролежал — не помню. Слышу, Сашка Зарубин голову мне приподнимает и мороженые ягоды в рот сует. «Откуда?» — спрашиваю. «Да здесь, по склону насобирал, — отвечает. — Вон и командира накормил». Пожевал я немного ягод, вроде легче стало. А к вечеру мы уже вдвоем с ним пошли. Разгребешь снег, а там, как капельки крови, брусника.