Начинается документ, как обычное письмо:
Париж, 15 октября 1894 года. Имея самые серьезные основания, уважаемый господин, временно вернуть документы, которые передал Вам перед отбытием на маневры…
– Не вижу никаких изменений в середине, – говорю я.
– Да нет же, они очевидны. Вот здесь. – Гриблен, наклоняясь через стол, тычет пальцем в письмо. – Вот в этом месте, где полковник продиктовал ему «гидравлический тормоз орудия диаметром сто двадцать миллиметров». Вы видите, буквы становятся крупнее, небрежнее.
Я снова приглядываюсь, но ничего не вижу.
– Ну, если вы утверждаете…
– Поверьте мне, полковник, мы все обратили внимание на то, как поменялось его поведение. У Дрейфуса стала трястись нога. Полковник дю Пати обвинил его в том, что он изменил почерк. Дрейфус стал это отрицать. Когда диктовка закончилась, полковник сказал ему, что он арестован за измену.
– И что было потом?
– Суперинтендант Кошфор и его помощник схватили Дрейфуса и обыскали. Он продолжал все отрицать. Полковник дю Пати показал ему револьвер и предложил благородный выход из положения.
– И что сказал на это Дрейфус?
– Он сказал: «Можете меня застрелить, если хотите, но я невиновен!» Он вел себя, как персонаж из пьесы. Тогда полковник дю Пати пригласил майора Анри, который прятался за ширмой, и тот увез Дрейфуса в тюрьму.
Я начинаю просматривать листы в папке. К моему удивлению, там только копии «бордеро». Тогда я перехожу к середине пачки. Дохожу до конца.
– Бог мой, – бормочу я, – сколько же раз вы заставили его переписать ее?
– Сотню, а то и больше. Но это делалось в течение нескольких недель. Вы видите, тут пометки: «правая рука», «левая рука», «стоя», «сидя», «лежа»…
– Предположительно, он делал это в камере?
– Да. Мсье Бертийон, графолог из префектуры полиции, хотел иметь как можно больше образцов, чтобы продемонстрировать, как Дрейфус изменял почерк. Мы с полковником дю Пати приезжали к Дрейфусу в Шерш-Миди обычно около полуночи и допрашивали всю ночь. Полковник предполагал, что его следует заставать врасплох… допрашивать в свете мощной лампы, бьющей в лицо.
– И каково было его умственное состояние во время таких допросов?
– Если откровенно, то довольно неустойчивое, полковник. – Глаза у Гриблена бегают. – Дрейфус находился в одиночном заключении. Ему не позволялось ни писем, ни посетителей. Часто у него в глазах стояли слезы, он спрашивал про семью и всякие такое… Помню, у него лицо было расцарапано. – Гриблен прикасается к виску. – Вот здесь. Тюремщики сказали, что он ударился головой о стену.
– И Дрейфус отрицал всякое участие в шпионаже?