– Я помню.
– Хорошо.
– Вы что-то имеете в виду?
– Нет. Или, может быть, только то, что вы, проводя свои расследования, надеюсь, не забываете и о вашем участии в предъявлении обвинения. Позвольте, я вас провожу.
У двери я говорю:
– Вообще-то, ваши слова не совсем точны, если позволите вас поправить. Обвинения ему предъявляли вы, Сандерр, Анри и Гриблен. Я же был только наблюдателем.
Дю Пати захлебывается смешком, похожим на ржание. Лицо полковника настолько близко к моему, что я чувствую запах его дыхания, а в нем – признаки разложения, которое, кажется, разъедает его изнутри, что напоминает мне и о сточной системе под зданием статистического отдела.
– Вы так считаете? Наблюдатель? Бросьте, мой дорогой Жорж, вы присутствовали на всех заседаниях военного трибунала! Вы были мальчиком на посылках у Мерсье на протяжении всего дела. Вы давали ему тактические советы. Вы не можете делать вид, будто к вам это не имеет никакого отношения! Или вы считаете, что для вашего назначения начальником статистического отдела были какие-то другие основания? – Дю Пати открывает дверь. – Да, кстати, передайте мой привет Бланш, – говорит он мне вслед. – Она все еще не замужем? Скажите, что я бы заглянул к ней, но вы же сами понимаете: моя жена не одобрит…
Я слишком зол, чтобы придумывать ответ, а потому ухожу, оставляя последнее слово за ним, – пусть чувствует себя остроумцем, улыбается мне вслед с порога улыбкой победителя в своих тапочках, халате и феске.
Я медленно возвращаюсь в отдел, обдумывая услышанное.
Неужели люди так судят обо мне – «мальчик на посылках при Мерсье»? А мою нынешнюю работу я получил, говоря ему то, что он хотел слышать?
У меня чувство, будто я зашел в комнату с зеркальными стенами и впервые увидел себя под незнакомым углом. Неужели я так выгляжу? Неужели я такой?..
Два месяца спустя после ареста Дрейфуса в середине декабря 1894 года меня вызвал генерал Мерсье. Мне не сообщили, о чем он хочет со мной говорить. Я предполагал, что это как-то связано с делом Дрейфуса и на встрече будут присутствовать другие люди. В первом предположении я был прав, во втором ошибался. В тот раз Мерсье принимал меня с глазу на глаз.
Он сидел за столом. В камине шипел слабый огонек, поедавший бурый уголь. Сведения об аресте Дрейфуса утекли в прессу шестью неделями ранее, в середине ноября: «Государственная измена. Арест офицера-еврея А. Дрейфуса». И люди сгорали от нетерпения – хотели узнать, в чем он виновен и что с ним собирается делать государство. Мне и самому было любопытно. Мерсье пригласил меня сесть, потом разыграл свою любимую сцену: заставил меня ждать, пока он закончит писать замечания к документу, над которым сидел, склонив голову. У меня имелась долгая возможность созерцать макушку его узкого, лысеющего черепа с коротким ежиком волос и размышлять о том, какие там содержатся мысли и секреты. Наконец Мерсье отложил ручку и произнес: