Теперь Лабори напускается на Гонза:
– Так когда же в Генеральном штабе была составлена записка по Мадагаскару?
– В августе.
– Постойте. – Лабори просматривает свои документы, извлекает из них лист бумаги. – Но в обвинении Дрейфуса, зачитанном на его процессе, утверждается, что он скопировал записку по Мадагаскару в феврале, когда был приписан к соответствующему департаменту. Я цитирую: «Капитан Дрейфус мог легко добыть документ в это время». Как вы согласуете две эти даты?
Рот Гонза распахивается в смятении. Он смотрит на Пельё.
– Записка была составлена в августе… Не знаю, писалась ли она в феврале…
– Вот оно, господа, – издевательски произносит Лабори. – Теперь вы понимаете, насколько важно быть точным?
Ошибка довольно простая, но все же сразу чувствуется перемена настроения в зале, словно падение атмосферного давления. Кто-то начинает смеяться, и лицо Пельё каменеет и пунцовеет от злости. Он тщеславный, гордый человек, а выставил себя дураком. Хуже того, весь правительственный иск вдруг становится шатким. Его должным образом не проверял ни один адвокат уровня Лабори, а под давлением иск становится хрупким, как спичка.
Пельё просит объявить короткий перерыв. Он возвращается обратно, и вокруг него быстро собираются офицеры Генштаба, включая Гонза и Анри. Я вижу, как Пельё тычет пальцем. Лабори тоже видит это. Он смотрит на меня, хмурится, всплескивает руками и спрашивает одними губами: «Что это?» Но я могу ответить только пожатием плеч – понятия не имею, что они обсуждают.
Пять минут спустя Пельё снова подходит к свидетельскому месту и показывает, что хочет сделать заявление.
– Господа присяжные, я должен сделать одно наблюдение касательно того, что сейчас произошло. До этого момента наша сторона строго придерживалась юридических норм. Мы не говорили ни слова о деле Дрейфуса, и я не собираюсь говорить о нем сейчас. Но защита теперь прочла пассаж из приговора, который оглашался за закрытыми дверями. Что ж, как говорит полковник Анри: они хотят света – они его получат! В ноябре девяносто шестого года в военное министерство поступило неопровержимое доказательство вины Дрейфуса. И я видел это доказательство. Это документ, подлинность которого невозможно оспорить, и он содержит приблизительно такие слова: «Некий депутат будет задавать вопросы о деле Дрейфуса. Никогда не признавай, что у тебя были отношения с этим евреем». Господа, я ручаюсь за это заявление своей честью. И призываю генерала Буадефра подтвердить мои показания.
Я слышу коллективный вдох в зале суда, который переходит в гул голосов: люди обсуждают с соседями услышанное. И опять Лабори в недоумении смотрит на меня. Несколько секунд у меня уходит на то, чтобы сообразить: Пельё, вероятно, имеет в виду письмо, предположительно полученное из немецкого посольства, – то самое, которое появилось очень вовремя перед моей отправкой из Парижа и которое Бийо читал, но мне не показывал. Я энергично киваю Лабори и делаю хватательные движения руками. Пельё совершил еще одну ошибку. Адвокат должен не упустить момент, воспользоваться им.