А Украину в ходе подавления восстаний настолько круто вырезали и затерроризировали, что она не осмеливалась поднять голову целых 10 лет. Если Россия готова была воевать за своих казаков, то Запорожской Сечи в этот период фактически не существовало. Точнее, Сечь-то была, новая, «Никитинская». Но ее превратили в обычное пограничное укрепление. В ней дежурил польский гарнизон с отрядом реестровых. Неподалеку высились башни крепости Кодак. Наблюдали за степью и за тем, чтобы запорожцы не собирались в здешних краях, не устроили себе другое гнездо. А Запорожский Кош разогнали. Причем без вольных казаков поляки не справлялись с охраной границ. Вскоре после кровавого усмирения восстаний, в 1640 г., татары прокатились по окрестностям Переяслава, Корсуня и Полтавы, совершенно беспрепятственно угнали массу людей и скота. Но с подобными «издержками» паны мирились. Главное – не стало очага сопротивления.
Толпы запорожской сиромы некоторое время кочевали по окрестностям. Понимая, что надежд на лучшее не предвидится, кто-то расходился, пристраивался в городах и селах, нанимался в батраки. Другие перетекали в российские владения, на Слобожанщину, на Донец. А тех, кто оставался в Запорожье, в 1642 г. стал собирать вокруг себя Матвей Гулак. Предложил идти на службу к султану. Его выбрали гетманом, и он увел большой отряд. Турки приняли казаков, им снова требовались воины для возобновившихся разборок с персами. В составе войска Джезар-паши казаки отправились в Закавказье. Участвовали в сражениях и штурме Еревана. Вместе с турками и татарами рубили иранцев, убивали и грабили армян. Многие запорожцы сложили там свои головы неведомо за что. Немало покосили и болезни. Остатки отряда вернулись на родину – по инерции, вроде как «домой».
А магнаты воспринимали тишину и успокоение по-своему – народ покорился, протестовать больше не смеет. Они обнаглели, уверились в своем всемогуществе и вседозволенности. Русский (т. е. малороссийский) язык в официальном обиходе вообще не признавался. В судебных, административных учреждениях, в документах должен был употребляться только польский язык. Наши историки в XIX в. взахлеб превозносили польские «свободы», «магдебургское право» городов, закрывая глаза на то, что в Речи Посполитой «свободы» касались лишь узенькой верхушки общества. Она действительно могла вытворять, что желала нужным. Гнет на крестьян еще больше возрос. В Поднепровье барщина дошла уже до 4 дней в неделю. Малейшие проявления недовольства жестоко карались. Например, черкасский подстароста Смярковский «за непослушание» выкалывал крестьянам глаза. А о каком магдебургском праве можно говорить, если из 323 городов и местечек Киевского и Брацлавского воеводств 261 находились в частном владении! У тех же Конецпольских, Заславских, Вишневецких и иже с ними.