Дуровой в это время шел 53-й год. Но Надежда Андреевна сохраняла юношескую стройность и особую выправку кавалерийского офицера. В Елабуге она держала верховую лошадь, каждый день ездила верхом, совершала многоверстные пешие прогулки, легко переплывала Каму. Она тщательно следила за своей внешностью и органично чувствовала себя в штатском мужском костюме того времени: в казимировых обтягивающих ноги панталонах на штрипках, коротком шелковом жилете и темно-коричневом фраке, украшенном георгиевской ленточкой в петлице.
Похоже, что Александр Сергеевич не сразу нашел верный тон в разговоре с отставным штабс-ротмистром. Сначала он пытался вести обычную великосветскую беседу, при которой даме нужно оказывать преувеличенное внимание. Надежда Андреевна отвечала ему спокойно и сдержанно. Она давно привыкла быть в мужском обществе, быть «на равных» с представителями сильного пола.
«Я не буду повторять тех похвал, которыми вежливый писатель и поэт осыпал слог моих записок…
Наконец Пушкин поспешил кончить и посещение, и разговор, начинавший делаться для него до крайности трудным. Он взял мою рукопись, говоря, что отдаст ее сейчас переписывать, поблагодарил меня за честь, которую, говорил он, я делаю ему, избирая его издателем моих записок, и, оканчивая обязательную речь свою, поцеловал мою руку. Я поспешно выхватила ее, покраснела и уже вовсе не знаю для чего сказала: “Ах, Боже мой! Я так давно отвык от этого!” На лице Александра Сергеевича не показалось и тени усмешки…».
На этом анекдоте Надежда Андреевна останавливавает свой рассказ о встрече с поэтом в повести «Год жизни в Петербурге, или Невыгоды третьего посещения». Но, к счастью, сохранилась переписка, свидетельствующая о том, что отношения автора и издателя чуть было не прервались из-за скандала, который закатила «кавалерист-девица», возмущенная самоуправством великого поэта. Ее возмущение было справедливым, ведь Пушкин покусился на самую главную тайну ее жизни. Об этом она узнала, когда прочла корректуру второго номера «Современника».
«Имя, которым вы назвали меня, милостивый государь Александр Сергеевич, в вашем предисловии, не дает мне покоя! нет ли средства помочь этому горю? – спрашивала она. – “Записки” хоть и напечатаны, но в свет еще не вы шли, публика ничего об них не знает, итак, нельзя ли сделать таким образом: присоедините их к тем, что сегодня взяли у меня, издайте все вместе от себя и назовите: “Своеручные записки русской амазонки, известной под именем Александрова”. Что получите за эту книгу, разделите со мною пополам, за вычетом того, что употребите на печатание. Таким образом, вы не потерпите ничего чрез уничтожение тех листов, где вы называете меня именем, от которого я вздрагиваю, как только подумаю, что 20 тысяч уст его прочитают и назовут. Угодно ли вам мое предложение? не опечаливайте меня отказом…»