И всё же он никак не мог понять – почему? Он дал ей семью, дал дом, друзей, учителя, слуг, которые подчинялись ей во всём. Он подарил ей пажа, с которым она могла делать всё что угодно. Почему же его дочь сходила с ума?.. Горвей не видел всего ужаса её существования. Он и не подозревал об этом, теряясь в догадках. Лишённая материнской ласки, имея отца, который растит тебя только с одной целью, который ждёт от тебя только одного, Лианна постоянно находилась в нервном, настороженном состоянии. С друзьями, которым велено было с ней дружить, окружённая слугами и селянами, чьей любви она в глубине души страстно желала, но которой никак не могла, да и не пыталась уже добиться, не имеющая понятия о добре и зле, Лианна не понимала, где кончается её власть над людьми и начинается жестокость к ним. С самого детства, огороженная от всех, особенно от женщин, она не представляла, как подобает вести себя девушке, поэтому представляла какую-то немыслимую пародию – горделивого молодого лорда в теле прекрасной девы. Лишённая возможности хоть кому-то открывать свои мысли, она уже даже и не думала о том, что такое возможно. Она не представляла, что такое ласка. Ни одна собака или кошка не решались подойти к ней близко, зная, что от этой стремительной госпожи можно ожидать чего угодно, и пинка, и крика. Отец и Арахт ни на секунду не позволяли ей забыть, для чего она рождена. Кто знает, если бы она не была вынуждена всё время держать голову гордо поднятой, презрительно глядеть на окружающих её людей, быть непоколебимой и суровой – кто знает, какой бы она стала.
На секунду Горвей задумался. Что если бы он не отгородил Лию от мира? Что если бы он позволил ей расти среди сверстников, окружённой женской заботой и теплом? Если бы оставил ей хотя бы няню, чтобы та ухаживала за девочкой? Неужели та бы выдала секрет своей возлюбленной госпожи? И вдруг барону представилась странно сладостная картина: он сидит перед камином, отдыхая, а в комнату вдруг вбегает Лианна, малышка, в красивом платье, с распущенными, рыжими волосами. Она смеётся, забирается к нему на колени и обнимает его, повторяя: «Папа! Я так рада, что ты вернулся!»
И барон улыбается, гладя её по пушистым завиткам волос, любуясь лучистым лицом дочери. Она без умолку щебечет. Милая картина…
Но тут перед ним вновь, словно призрак, встала его нынешняя дочь, их встреча, её жесткая поза, её безучастный взгляд и начинающий шуршать, словно у Арахта, голос. Барона пробрала внезапная дрожь. И это была его дочь? Но не это ли была его цель? Сильная и непоколебимая, беспрекословно подчиняющаяся? Чего же ты ждал, Горвей? Мягкая, податливая глина в твоих жёстких руках стала подобна стали. Лия теперь больше напоминала скалу, на которой стоял замок – неподвижную, бесстрастную, каменную. Из прежнего ребёнка в ней остались только рыжие волосы, да метка на спине, которая из неясного, красного пятна превратилась в потрясающей красоты узор, испещрённый линиями и знаками, завитками и символами. Плащом метка скатывалась по плечам девушки, падая до самого крестца. Иногда борон со смешанным чувством горького смеха и страха думал, что не заметь оборванец-тюремщик этого пятна, Лианну ждала бы совсем другая, короткая судьба. Нового Бога утопили бы в канаве у стены. Но вот если бы её не убили… В конце концов, она бы попала в Божьим Монахам, была бы воспитана ими совсем в другом месте, в других традициях, с другими целями. Какой бы она была? Слабовольной? Умиротворённой? Жалкой или стала бы воплощением чистоты и добродетели? Какой?