Теперь Лия спала на соломе в другой комнате, с крошечным окошком. Второй кровати в доме не было, а Тиль сказал, что Камила и так достаточно спала на лавке.
– Ты всё же беременна, не забывай. С неё не убудет поспать на соломе. Я не верю, что она служанка, но если она сама так говорит – пусть радуется тому что есть.
Девушке, действительно, как будто было всё равно. С молчаливым достоинством она стала спать на полу, укрывшись рогожей. Она понимала, что, чтобы сохранить свою тайну, ей следует помалкивать. Но как же всё-таки её уязвил этим Тиль! Чтобы она, Новый Бог, спала на соломе?! С этого момента она поняла, что в этом доме он хозяин, но как тяжело ей было смириться с тем, что выше её был какой-то рыбак! Но она снесла и это, лишь бы попасть домой. Положение её было шатким, неясным ей самой. То ли она была здесь гостьей, то ли госпожой. Не понимала она так же, как ей вести себя с этими людьми. В душе её таилась благодарность, которую она не умела никак выразить. Её сухое: «Спасибо», вызывало скорее раздражение, чем удовольствие. Тиль видел лишь эту оболочку, в которой усматривал пренебрежение, Камила глядела глубже, где чувствовала запуганного, ничего не понимающего ребёнка.
Дни потянулись нескончаемой вереницей. Дождь и непогода окутывали дом, то погружая его в пелену тумана, то засыпая градом. Во время болезни Лия просто лежала, глядя то в потолок, то в окно, думая о доме, о том, где же сейчас её отец, ищет ли он её. Она, возможно, даже скучала по нему, хоть и не могла дать названия этому чувству. Перед отцом она чаще испытывала долг, чем нежность. Но, быть может, он даже не знает о том, что она жива! В эти мгновения она чувствовала что-то похожее на раскаяние перед ним. И была в ней мысль, о которой она себе запрещала думать, тяжёлая, как непосильный груз. Кай, жив ли он? Думая о нём, она испытывала жгучую, ужасающую горечь, такую, какой не испытывала прежде. Каждый раз, когда он всплывал в её памяти, она заставляла себя забыть, закрыть это в себе, потому что пустота в её груди начинала расти и причинять боль. И это чувство пугало её своей отчётливостью и яростью. Она не знала, жив ли он. Она запрещала себе знать.
Теперь, когда она поправилась, Лианна не знала чем себя занять. Она бродила по дому, иногда выглядывала на улицу, но неизменный дождь и сырость загоняли её обратно. Маленький Байри её совсем не занимал, все его детские игры и шалости она воспринимала с подозрением и угрюмым выражением лица. Мальчик тоже не доверял ей, прятался за мать, убегал на улицу.