— Эй, Симак, хорош дрыхнуть! — злой голос послышался сквозь нависшую пелену сна, отделяющую явь от небытия.
Послышалась матерная ругань — злой, сиплый, и совершенно незнакомый голос, владелец которого был чем-то недоволен, ругался, и как я понял — ругался именно на меня. Сил разлепить склеившиеся клеем усталости веки не было.
— Вставай, крот, я тебе говорю! — после этих слов, которые были сказаны несколькими тонами выше предыдущих, я почувствовал сильный тычок жесткого ботинка в свой бок.
Сильная боль электрическими разрядами прошила моё тело, каким-то неведомым образом мне удалось всё же открыть глаза, и я увидел перед собою лицо незнакомого мужика, глаза которого были налиты кровью.
— Если сейчас же не встанешь, то пикой распишу «под жмура», падла!
В его руке блеснул наточенным остриём нож, лезвие которого покрыто причудливой гравировкой; он замахивался, и вонзал его лезвие в моё тело. Глаза этого человека гипнотическим огнём прожигали меня, парализовали тело, которое уже саднило миллионами ран. Хотелось, несмотря на нестерпимую боль, подняться, вскочить, найти, нащупать какой-нибудь предмет, который можно было бы использовать в качестве оружия, и разделаться с нападавшим. Но как назло, тело перестало мне подчиняться, — и даже спрессованный в тяжёлый стон крик боли, застывшей где-то внутри меня, не мог вырваться на свободу. За спиной моего палача, вновь и вновь вздымающего руку с зажатым в ней ножом, лезвие которого было окровавлено, я увидел Машу. Она смотрела на меня грустными, наполненными болью, глазами, и вздрагивала каждый раз, когда «палач» вонзал лезвие в моё ставшее бесчувственным, тело. В какой-то момент бесноватый мужик то ли почувствовал, что за его спиной кто-то есть, — то ли он уже понял, что от меня осталась лишь груда мяса, и потерял ко мне интерес. Он обернулся, повернул своё забрызганное моей кровью лицо, к ней. Поднял руку — даже рукав кожаной куртки, в которую он был облачён, забрызгала кровь. Я попытался, преодолевая боль, подняться, что-то крикнуть — но все события, которые разворачивались передо мною, подёрнулись белой пеленой, сквозь которую уже с трудом можно было различить Машу, и надвигающуюся на не опасность. Боль ушла, стала далёкой, чужой. В последний момент я увидел, как перед Машей выросла рослая фигура человека без лица, в форме советского солдата, к груди он прижимал безошибочно угадывающуюся даже сквозь налипший на глаза туман, винтовку «Мосина». Он загородил Машу — и я почему-то был уверен в том, что он защитил её. В этот момент силуэты людей растворились, в ставшем похожим на молоко, сконцентрировавшимся в густоте тумане. Я проснулся. Ощупал своё тело — ран, конечно, не было, мне приснился страшный, дурацкий сон.