— Нет.
— Ну же, Люсиль, расскажите мне все, и вам станет легче.
Она не отвечает, как будто не решается сделать трудное признание. Придвигается еще ближе, и я чувствую на губах ее дыхание.
— Мишель… Пообещайте, что не рассердитесь.
— Обещаю.
— Я хотела бы стать вашей… принадлежать вам… хоть один раз… чтобы нам обоим было легче переносить такую жизнь… чтобы между нами образовалась неразрывная связь… Мне трудно выразить чувства словами, но я уверена, что вы понимаете… Если мы этого не сделаем, вы быстро от меня устанете.
Она смотрит не меня, и я читаю в ее глазах тревогу.
— Я не хочу вас потерять! Я понимаю, как это выглядит, Мишель, понимаю, что вешаюсь на вас, но ничего не могу с собой поделать. Я люблю вас. Прошу, не отталкивайте меня.
— Боже мой, Люсиль… Как вы могли подумать, что я… Если бы вы знали, как часто я о вас думаю!
Меня терзают сомнения. Вокруг нас, в слепящем свете летнего солнца, продолжается праздник вырвавшихся на свободу тел. Что, если у нас еще есть шанс — пусть и самый ничтожный — поучаствовать в нем? Я кладу руку на бедро Люсиль, надеясь, что в моем жесте нет ничего двусмысленного.
— Люсиль, дорогая… Придвинься ближе.
Мы касаемся друг друга лбами.
— Вот что я скажу… мы не дети… мы много раз занимались любовью… часто из любопытства, по привычке… и даже из чувства разочарования… Так?
Она кивает.
— Ты наверняка замечала… Это ничему не помогает, не решает проблем, не снимает сомнений… человек, дарящий наслаждение, запросто может предать тебя на пике этого самого наслаждения… Верно?
— Да.
— Знаешь, почему так происходит? Просто люди не умеют говорить о любви. Любовь — это сражение. Не обмен. Во всяком случае, в молодости. Но мы, Люсиль, что нам мешает говорить о любви… здесь и сейчас… Поверь, говорить о любви еще приятней, чем заниматься любовью.
Она отстраняется, чтобы взглянуть на меня и понять, насколько я серьезен.
— Да-да, Люсиль, я не шучу! Близость есть нечто гораздо большее, чем слияние тел. Это… да… близкие люди не чувствуют стеснения — ни физического, ни душевного… Ну вот, я скатился в литературщину… Но ты ведь понимаешь, правда?
Она смотрит на меня, не отводя взгляда. Ее глаза напоминают звезды, в них плещется огонь. Мне вдруг становится стыдно: оберегая свое потрепанное годами мужское самолюбие, я злоупотребляю ее доверием, хоть и не лукавлю.
— Наверное, ты прав, — тихим голосом произносит она.
Я хочу возразить: «Не так уж я и прав…» — и в это самое мгновение на меня обрушивается водопад эротических видений. Боже, как хочется снова стать тридцатилетним и не обременять себя разговорами! Но я вынужден вернуться к роли благоразумного старика, впавшего в нежность, как другие впадают в детство. Она снова смеется.